– Что мне теперь делать? – растерянно спросила выпускница Заруцкая у секретаря главврача, загодя ода́ренной дорогущими духами. Та, смерив Соню надменно-сочувствующим взглядом (так умеют смотреть только секретари важных персон, сотрудницы высокопробных министерств, работницы аппаратов ЖЭК, ОВИР и БТИ, ну, и ещё королевы, протокольно-вынужденные любить голодающих детишек по требованию в любое время года), сказала с интонациями доброй тётушки, объясняющей слабоумной племяннице правила поведения в коммунальном клозете:
– К начмеду иди. Затем – в отдел кадров.
– А сюда я зачем ходила? – всё ещё не понимала клозетных правил тупая Сонечка.
– Затем, что без похода сюда далее ни в какие кабинеты пускать не будут. Иди-иди, я сейчас позвоню Пал Петровичу. Да не психуй ты так, Романец красивых девок любит. Тут пощупает, там потрогает – с тебя не убудет. А гонору поменьше миру демонстрируй. Врач-интерн, дорогая, это так – фу-фу! – ни в туда, ни в Красную Армию. Так что твоя задача не гоношиться, а делать смиренное лицо и беспрекословно подчиняться старшим по званию. А таковые для тебя сейчас – все. Иди! – ласково напутствовала она слегка обалдевшую от таких откровений девушку.
И Соня пошла. Чтобы, проведя ещё четыре часа под дверью кабинета заместителя главного врача по лечебной работе (но только уже стоя, потому что приёмной у него не было), окончательно озвереть, вместо того чтобы прогнозируемо смириться.
«Я – врач, а не какая-то там девчонка, чтобы вы меня под вашими начальственными дверьми мариновали!» – накручивала себя Софья Заруцкая.
«У меня, между прочим, красный диплом!!!» – мысленно кричала она (с излишним, признаться честно, гонором) в мир сиятельных главных врачей, их утомлённых собственной значимостью секретарей и отсутствующих уже несколько часов на рабочем месте заместителей по лечебной работе.
На исходе четвёртого часа ожидания она спустилась в подвал, благо здешние курительные места были известны ей ещё со студенческой скамьи и положенных по учебному расписанию четвёртого и шестого курса ночных дежурств. Помнится, тогда к ним относились хорошо. Врачи шутили... Стоп! Шутили с ними, студентами, такие же, как и она нынче, интерны. А какими важными они казались, какими многоопытными и мудрыми! Они знали, где туалет, как называются инструменты, где кислородный краник, с какой стороны подойти к роженице и что стетоскоп лежит в крайнем правом ящичке стола. Да-да, они с важным видом, по оклику толстой тётки в белом, несли его в трепетных ручках к постели роженицы. А уж к пузу его приставляла именно толстая тётка в белом. На фоне тогдашних интернов тётка-акушерка выглядела профессором. Что, теперь и Соня вот так – подай-принеси?! И для этого надо было шесть лет учиться?! От утра до утра рисовать безумные альбомы по гистологии и микробиологии, зубрить проклятую топографическую анатомию с оперативной хирургией, аускультировать сердечников, перкутировать туберкулёзников, пальпировать вздутые животы гастроэнтерологических мучеников и трястись накануне зачёта по расшифровке кардиограмм, чтобы теперь: «Принеси стетоскоп! Быстро!»? Соню окатило такой волной полнейшего разочарования в жизни, таким всепоглощающим цунами несправедливости, что она еле сдерживала слёзы.
И надо же такому случиться! Только прикурила, только затянулась, только-только начала убеждать себя в обратном: что не всё так плохо, не так страшен чёрт, потому что нет его, а только собственное отчаяние бодливыми рогами подталкивает тебя к обрыву бессмысленности жития, и только тебе самой под силу настучать ему по этим самым рогам... Как к ней, Соне, затягивающейся длинной сигареткой чуть более оптимистично, чем секунду назад, невесть откуда подкатился яростно пылающий багрянцем щёк усатый шар на паучьих ножках и начал орать:
– Кто такая?! Из новеньких детских медсестёр?! Уволю к едрёне фене за нарушение санитарно-эпидемиологического режима!
– Здравствуйте! – по возможности спокойно ответила Соня, и не думая выбрасывать сигарету в дырявую кастрюлю, стоящую на полу в этом укромном закутке в самом конце подвала, заполненную окурками по самые края. – Я не детская медсестра, я – врач-интерн!..
«Взрослый человек, в конце-то концов! И курю я не около хранилища баллонов с кислородом и закисью азота, а в подвале, где нет не только младенцев, но и ничего мало-мальски пожароопасного!» – зло додумала она про себя, а вслух только ядовито-формально оскалилась здорового цвета и правильного фасона зубами.
– Ах, ты врач-интерн! – зашёлся в визге колобок. – Какая наглость! Она – врач-интерн! Курит на территории родильного дома, прямо в лицо начмеду, и имеет наглость заявлять, что она врач-интерн! Скажите, пожалуйста! Сейчас кресло принесу и чашечку кофе сварю! – распалялся Павел Петрович, отмечая про себя, что девка-то красивая, высокая, стройная, он таких любит. Запугать посильнее – и бери готовенькую за одну только возможность быть у начмеда на хорошем счету и заодно на побегушках. Баш на баш – половой актик в обмен на участие в кесаревом сечении в качестве второго ассистента. Все довольны, все смеются!
– Почему вы мне тыкаете? – Соня редко выходила из себя, ещё реже обижалась, потому что папа, мама и даже уже мало-мальски жизненный опыт учили её, что нервозность и обида – это неконструктивно. Но она была так измотана ожиданиями и визитами, так измучена в очередной раз открывшимися несправедливостями и несоответствиями мира, так расстроена тем, что, видимо, лучшие годы жизни, а именно – учёбы, – уже закончены, добро пожаловать в ад! И после его тыканья (хорошо ещё, что она не умела читать мысли) мгновением прежде изгнанное отчаяние вернулось с явно превосходящими силами. О-о-о!!! Так ли рисовалась ей будущность, когда она зубрила учебники? Так ли представлялось ей Великое Миссионерское Братство в белых халатах? Об этом ли писали в книгах великие? За что?! Почему?!!
Юности свойственно задавать вопросы, ответов на которые не существует во вселенной. Юности присуще выплёскивать раздражение на тех, на кого раздражаться – всё одно, что плевать против ветра. Юности необходимы обиды, чтобы со временем понять их неконструктивность не из маминых и папиных поучений, не из кино и книжек, а прямо и доходчиво – из самой жизни. Нелепой, забавной, любящей некстати пошутить и не к месту всплакнуть.
– Что?!! – заорал начмед, не поняв, почему это девица не посинела от благоговейного ужаса перед администрацией.
– Почему вы мне тыкаете? – повторила Соня. Руки у неё затряслись, из глаз покатились слёзы. – Ладно... секретарь... те... всегда... но... вы... начмед!.. Образованный... интеллигентный... человек... Казалось бы... Мы... с вами... на брудершафт... не пили! – выкрикивала она в него срывающимся голосом. Затем сглотнула собравшийся было у горла комок и бросила наконец окурок к собратьям. Он упал на самую вершину бело-пепельной сопки и тут же скатился на пол.
– Подними! – злобно прошипел начмед. И тут же с вежливостью тираннозавра добавил: – ТЕ!
Софья Константиновна была, несмотря на вспыльчивость, всё-таки достаточно умна для того, чтобы первую партию закончить вничью. Она и так уже сердилась на себя за неуместный обильный секрет слёзных канальцев. Решив, что корона с неё не упадёт, она нагнулась, подняла окурок и воткнула его в гущу прочих. Это простое действие вызвало обвал множества его собратьев, но Соня уже успела решить, что эти – не её проблема. И потому, неожиданно развеселившись, прямо посмотрела в выпученные, белеющие на буряковом лице начмеда глаза и сказала:
