Я сняла трубку и услышала:
— С добрым утром, дорогая. Ты меня очень огорчила, чуть
не испортила мне все удовольствие. Знаешь, я предполагал, что ты захочешь
избавиться от меня. Там была аскорбинка, а она совершенно безвредна. Так что
изображать умирающую ни к чему…
— Значит, легкой смерти у меня не будет, — тяжело
вздохнула я.
— А я тебе ее не обещал.
— Так какая же она будет, моя смерть? — с горькой
усмешкой спросила я.
— Я еще не решил, но что-нибудь впечатляющее.
Я поднялась, накинула халат, заметив, что записка со стола
исчезла.
— Еще один день, — сказала я громко и пошла в кухню.
Спускаясь по лестнице, почувствовала запах кофе. Он стоял
возле плиты с сотовым в правой руке, левой помешивал кофе в турке. При дневном
свете резиновая маска выглядела особенно нелепо. Джинсы, легкий свитер в
обтяжку… Взгляд мой торопливо скользнул по его фигуре, успевая подмечать все. Я
когда-нибудь раньше видела его?
— Доброе утро, — сказала я, садясь за стол.
— Хочешь кофе?
— Да, спасибо.
Он подал мне чашку, сам устроился напротив. Я видела его
глаза и его рот, он насмешливо кривился.
— Почему ты соврала? — спросил он.
— Что? — вскинула я голову.
— Ты написала, что убила его. Зачем?
Я пожала плечами.
— Какая разница.
— Отвечай, когда я спрашиваю, и не вздумай врать.
Я долго вертела чашку и хмурилась. Наконец сказала:
— Я подумала, тебе будет легче. Я убийца, значит, ты
прав. Значит, все правильно, и у тебя не будет сожалений… — Он засмеялся, а я
спросила, коснувшись его ладони:
— Что с твоими руками?
Он вроде бы удивился, перевел взгляд на свои руки, ладони
его были в шрамах, точно он по неосторожности сунул их в мясорубку. Он опять
засмеялся:
— Это моя любовь к тебе. Я ведь говорил, любовь — это
всегда боль.
Я взяла его ладони, осторожно погладила пальцы и тоже
засмеялась:
— Если ты говоришь правду, даже страшно подумать, какая
у меня будет смерть.
Он резко поднялся и отошел к окну, смотрел в сад, стоя ко
мне спиной. Я видела, как напряжено его тело, я чувствовала его боль.
Приблизилась и обняла его, ткнувшись носом куда-то между лопаток. Он замер и
долго стоял так, не оборачиваясь. А я думала, что он должен как-то покинуть
дом, если, конечно, не желает раскрыть карты, ведь иначе я догадаюсь, что
никуда он отсюда не уходит, он всегда здесь, в моем доме, с самого начала рядом
со мной… Вряд ли он захочет посвятить меня в свои тайны, а значит, сделает вид,
что покидает дом. Белым днем выйти на улицу в дурацкой маске невозможно, если
мне повезет, я увижу его лицо.
Но мне не повезло. Он никуда не спешил, провел со мной весь
день и часть ночи, а исчез, когда я уснула.
Через несколько дней я стояла перед зеркалом, недовольно
хмурясь, не жизнь, а наркотический бред. Лицо бледное, глаза лихорадочно
блестят, губы нервно подергиваются. Игра чересчур затянулась, пора прекратить
все это. Последние двое суток он не звонил и не появлялся. Ожидание сделалось
невыносимым. Я устроилась возле камина, чертила пальцем узоры на паркете,
долго, может, час, может, больше. Потом подняла голову и попросила громко:
— Пожалуйста, позвони мне, пожалуйста. — Я знала,
что он слышит, он ведь где-то здесь, в доме. И он позвонил.
— Я все поняла, — сказала я устало. — Я знаю,
чего ты хочешь. Мне очень страшно, но я сделаю это.
Я зашвырнула трубку в угол и пошла к балкону. Шел дождь,
начало темнеть, было пасмурно и тоскливо. Я вернулась за стулом, влезла на
него, а потом на перила балкона. Посмотрела вниз, на мраморные плиты. Шум дождя
скрадывал звук шагов, я поняла, что он за спиной, только когда он схватил меня
в охапку. Он несколько задержался, должно быть, напяливал свою дурацкую маску.
— Ты с ума сошла, — сказал он испуганно, прижимая меня
к груди.
— Я ведь отгадала? Ты этого хотел? Виктор лежал там, на
плитах… все идет по кругу, этим началось, этим и закончится.
— Нет, — перебил он, встряхнув меня. — Нет…
— Да. Ты все решил правильно…
— Замолчи. Я ничего не решал.
Я оттолкнула его, пытаясь вырваться и перемахнуть через
перила, он вновь схватил меня и унес с балкона, а я принялась кричать, я
кричала что-то, захлебываясь слезами, пока он не ударил меня по лицу.
— Прекрати.
Я всхлипнула и надолго замолчала, словно раздумывая, потом
медленно покачала головой:
— Невозможно заставить человека жить, когда он этого не
хочет.
— Выбрось всю эту чушь из головы! — рявкнул он. Но
я его не слушала, раскачиваясь из стороны в сторону, и бормотала, точно спятила
в одночасье:
— Ты уйдешь сейчас? Уйдешь? А я останусь в этом
проклятом доме. Ты ведь бросил меня? Тебе все надоело, у тебя другая игрушка…
— Замолчи, замолчи…
— Ты просто исчезнешь, и я даже не смогу найти тебя, я
ведь не знаю, кто ты, ни имени, ничего… Я даже лица твоего никогда не видела…
Ты исчезнешь, а я… я не хочу, я не буду… — Разумеется, истерика не замедлила
явиться, я опять вырвалась, он пытался что-то объяснить, пока не крикнул в
крайней досаде:
— Я люблю тебя. Куда мне деться, скажи на милость?
— Ты врешь. Если бы ты говорил правду, если бы ты…
Зачем ты прячешься? — Он тяжко вздохнул, взял меня за руку. — Сними
ее, — сказала я, он покачал головой:
— Нет.
— Почему?
— Как только я сниму ее, ты меня разлюбишь…
— Что с твоим лицом? — спросила я испуганно.
— Ничего, — отмахнулся он, в его глазах мелькнуло
страдание.
— Хорошо, — кивнула я и бросилась в кухню.
— Куда ты? — вскочил он.
Придется парню согласиться на мои условия, сумасшедшую не
усторожишь двадцать четыре часа в сутки, если она замыслила самоубийство.
Я вернулась очень быстро. Он сидел на кровати, во всем его
облике читалось отчаяние. Я опустилась перед ним на колени и протянула руку:
— Вот.
— Что это? — удивился он.
