– Ну вот! – расстроилась Полина. – Притащила кого-то нелёгкая. Так чудесно было!
– Не расстраивайся, детка. Мы же с тобой никуда не делись. Ни мы, ни море, ни мидии, ни даже наш коньяк. Ну, мало ли у кого какой повод. Пусть их, тоже люди…
– Придурки! – достаточно громко, но якобы под нос, буркнула девушка.
– Солнышко, успокойся. Никогда лишний раз не провоцируй агрессию. Это не смелость – это глупость…
Их заметили. От компании отделился один и подошёл:
– Огоньку не найдётся? – Парень был в джинсах, без рубахи, босиком и явно навеселе.
– Найдётся. – Примус протянул зажигалку.
– Угу, – сказал тот, прикурив, и пошёл обратно к своим.
– Неприятный тип. Подождём. Может, скоро уедут – что им тут делать-то?
– Нет. Пора сваливать.
– Почему?
– Ты думаешь, у них спичек нет? Это был разведчик. Шакалья тактика. Сейчас все подтянутся…
– Лёш, они идут.
– Вижу. Сиди тихо, как мышь. Я их перехвачу. Если что-то пойдёт не так – беги что есть мочи вон до мыса и в воду. Они не полезут. Пьяные – побоятся. – Примус встал и пошёл навстречу приближающейся кучке молодых гуляк.
– О! Смотрите, пацаны, голубки воркуют! Поздние пташки. Или ранние?.. – Загоготал один из них, явно верховодивший в компании. – Ну чё, братан, успел или только начинаешь? – обратился он к остановившемуся в нескольких шагах Примусу и снова загоготал. Остальные дружно поддержали, матерясь и сплёвывая на тёплые, разогретые за день солнцем бетонные плиты.
– Ребята, – обратился к ним Примус, игнорируя реплики главаря. – Давайте я спокойно отдам вам часы и кошелёк. И вы сядете и уедете или мы уйдём? Ни мне, ни вам не нужны проблемы. Вдруг в соседних кустах сидит добрый самаритянин – свидетель?
– Да на хер нам твой кошелёк, братан! Хотя, конечно, если не жалко – оставляй. – Примус потянулся левой рукой к заднему карману. – Но сначала девочке нас представь. А то как-то неудобно, не представившись. – И опять загоготал. Компания подхватила.
– Это не девочка. Это моя жена, – рукой, заведённой за спину, Лёшка пару раз махнул, подавая Полине знак. Но та не двинулась с места. Так же, как и Примус, она не могла не почувствовать эту волну. Волну от распалённых вседозволенностью и алкоголем подонков. Волну, которая исходит от распоясавшегося быдла, когда оно собирается в стаю. Эта волна пригвоздила её к тёплому бетону плит. Свела челюсти и сделала кисти рук ледяными.
– Ты кто? – вдруг рявкнуло быдло.
– Не понял…
– Я спрашиваю, ты кто?
– Алексей Евграфов.
– Я чё, фамилию твою спрашивал?! – Заводила, очевидно, действовал по тупой, не единожды отработанной программе, и заводил сам себя. – Ты кто, я спрашиваю?!
Полина сидела, сжавшись от ужаса. От ужаса за себя. И ещё большего ужаса за Лёшку. Что он может один, стоящий с голыми руками, в одних джинсах, – против компании пьяных отморозков? Сейчас они его изобьют, а потом… Да хер с ним, с потом. Не от такого женщины отмываются… Она даже секунды не думала выполнять его инструкции и убегать-уплывать, «если что». И вообще, он же не объяснил, что значит это «если что»… Только бы его не покалечили. Господи, только бы он не сильно… Добрый боженька, сделай так, чтобы они сильно стукнули Примуса и он сразу потерял сознание. Сильно, больно, но не по жизненно важным органам. Ну, пусть он просто потеряет сознание и не приходит в себя, пока всё не закончится. А когда всё закончится, они просто отмоются в море, и всё будет хорошо. Ну не может же быть всё так, Господи! Если вот так вот – то зачем Ты тогда вообще всё это создавал?!!
– Ребята… – начал было Примус, всё ещё рассчитывая на Полино благоразумие или случай.
– Ребята хуй сосут! Понял, фраерок?! Давай, двигай по холодку. Девочке мы сами представимся.
Те двое, что стояли позади, начали обходить их сбоку.
«Один в ноги кинется – старый приём», – думал Примус, продолжая из-за спины подавать Поле знак – пора. Крикнуть нельзя – все сразу рванутся. Она не успеет, а ему троих не остановить.
– Не лезьте! – вдруг зашипело главное быдло. – Ну чё, сука, валишь или повоюем?! – И через пару мгновений Полина увидела, что на Лёшку направлено дуло пистолета…
Ей казалось, что сейчас она сольётся с тем бетонным блоком, рядом с которым они расположились. Всё обмерло – движения, сознание, мысли, чувства, ощущения… Она слышала только звук прибоя. Волна за волной. Волна за волной. Негромко разбивается о бетонный мол и с плеском опадает… Разбивается и опадает… Разбивается и опадает…
– Как судебный медик могу сказать, что огнестрельные раны так же отличаются друг от друга, как отпечатки пальцев. Они уникальны. Не ломай себе жизнь… – Примус сделал шаг навстречу. Раздался звук снимаемого предохранителя.
– Ты чё, сука, не въезжаешь?! Вали по-тихому! Мы девочку сами домой проводим.
– Я сказал тебе – это не девочка. Это моя жена, выродок! – вдруг изменившийся голос Примуса резанул пространство такой сталью, что даже быдло как-то замешкалось на миг. Примус ударил.
И тут же одна из волн разбилась о мол громче прочих.
Эпилог
– Девушка… – негромкий мужской голос. – Девушка… Мне неудобно дальше молчать. Я думал, вы просто сидите… Я не знал… Извините, я не хотел нарушать ваше уединение, но мне неловко и дальше тут сидеть как мышь. Вроде как я подслушиваю и подглядываю. Простите, я просто обязан был уже себя обнаружить. – Из-за блока кто-то вышел. – Я сейчас уйду… Чёрт!!! – раздался звук разбивающегося стекла, и в то же мгновение остро запахло коньяком.
Полина подскочила.
– Когда вы пришли, я уже был тут. Вроде как сижу, никому не мешаю, да и ладно. Но вы начали говорить и… – Высокий крупный мужчина беспомощно по-детски развёл руками. – Я думал, что больше нет любителей посидеть ночью в одиночестве вдали от шума городского, в компании хорошего коньяка. – Простите ещё раз, я сейчас уйду. Только соберу вот… – Он присел на корточки.
– Вы не одессит? – спросила Полина.
– Верно. А что – так бросается в ухо?
– Да нет. Просто одессит никогда бы не стал собирать, – она кивнула на осколки.
– А тот, с которым вы сейчас разговаривали?
– Вас это не касается!
– Не касалось, – он сделал ударение на последнем слоге и, подняв голову, улыбнулся. Улыбнулся так… По-отечески, что ли?.. Одновременно извиняясь и приказывая: «Успокойся». И она, уже было готовая взвиться пружиной, вдруг успокоилась:
– Нет. Он не был одесситом. Он бы собрал. – Она всхлипнула и, по-детски облепив руками лицо, заплакала. Впервые за год заплакала, размазывая по щекам наконец-то вернувшиеся из небытия слёзы. Для слёз год – это мало. А в их отсутствие – проходит вечность…
