А вот и домик Павла Пантелеевича
[23]
на краю бульварчика притаился. Ну, то есть не его, конечно же. Уже. Этот дом – собственность города и выдаётся только под временное проживание первым секретарям обкома. Эдакий мелкопоместный Белый дом. Хотя он не белый, а жёлтый. Хорошенький домик. Видимо, ровесник Николаевского бульвара. То есть бульвара Фельдмана
[24]
. Тьфу ты! Конечно же, Приморского. Когда-то хорошенький двухэтажный домик был чей-то, родной. Собственный. И не был вынужден отдаваться и отдаваться, как проститутка, каждому из первых секретарей обкома партии Одесской области. Бедный домик. И бедный Павел Пантелеевич. Он уже не тут живёт, а на пенсии – в высотке «Под Шаром». Квартиры там, конечно, не чета хрущёвкам, чешкам и даже сталинкам. Хорошие квартиры. Но всё равно – не домик. Старенький Павел Пантелеевич там в своём кабинете – как гость. Если Нина не разрешит рюмку ликёра с внуком принять – фиг! Кожаная мебель под холщовые чехлы убрана – ну чисто как у дедушки Ленина на картинах маслом. Как же ты областью-то правил, Павел Пантелеевич? Или это твоя жена областью правила?
Колоннада, прости, я быстро. Так только, пробегусь. Хотя очень хочется себе представить, что сейчас не утро, а вечер. И я – не студентка, а графиня. И у меня есть муж, разумеется граф, и куча ухажёров, среди которых попадаются даже небесталанные поэтишки. Хотя и страшненькие порой, что душой кривить! Ну да пусть будут. Надо же чем-то себя развлечь, пока господин граф заняты-с делами Южного края.
Никакая не графиня ты, Романова. И мужа у тебя нет. Разве они есть сейчас, такие мужья, чтоб колоннаду для любимой женщины возвести, дабы ей морем любоваться сподручней было? Нет! Вот и скачи себе вприпрыжку через Тёщин мост, мимо Шахского дворца, давай-давай, там уже Коротков тебя поджидает у крыльца. То есть, конечно же, у парапета. Потому что никакого крыльца у него нет. И дома нет. Комната в общаге на троих, да и ту государство предоставило. Ни квартиры, ни машины, неотчуждаемой собственности – хер с пол-аршина.
– Здравствуй, любимая! – поприветствовал её Вадим. Он уже сидел на парапете, держа в руках крышку термоса, наполненную дымящейся коричневой жижей. И, судя по выражению лица и приветствию, был сегодня с утра пораньше в прекрасном расположении духа. С ним это случалось, хотя вам и могло показаться, что он был букой. Просто он у нас появлялся в предыдущих мизансценах исключительно в колхозе, где был исключительно же занят, да ещё и об этой Романовой надо было заботиться-оберегать. Ну, не говоря уже о том, что сильная влюблённость – чувство тягостное. Не то чтобы влюблённость к текущему моменту уменьшилась, скорее – чувствительность притупилась. Так всегда бывает, когда один и тот же раздражитель воздействует достаточно долго. Просто нормальная физиология, адаптивные механизмы, ничего такого необыкновенного. Так что Вадим Коротков вполне умел и веселиться, и шутить, и манеры у него были такие, знаете ли, разбитные. Походочка вольная, жестикуляция естественная. Красивый, голубоглазый, широкоскулый, фигуристый, высокий, спортивный молодой мужик.
– Здравствуй, любимый! – Полина чмокнула его в губы таким аккуратным паинькиным поцелуем. Никаких засосов, что вы! Утро, бульвар, кофе… Не до того! – Я вчера переехала. Без особых, в общем-то, приключений.
– И как там компашка? – он подлил кофе из термоса и протянул Полине.
– Безумная старуха, чокнутый дворник-алкаш, высокомерная особа со щенком дога и горшком говна. И судя по закадровому тексту, у особы есть муж и трое детей.
– Как восприняли новую жиличку?
– Все, кроме дворника, – очень холодно. Хотела тебя сегодня в гости зазвать, но после решила, что сегодня уберу-надраю. Чтобы не ударить в грязь лицом, – неожиданно заявила Полина, хотя ещё ровно минуту назад собиралась пригласить в гости именно Вадима. Именно с целью помощи на хозяйственной ниве.
«Чёрт знает что! Собственным желаниям и голове не хозяйка!»
– Ах, какие мы щепетильные, – съязвил Вадим, подальше запихивая обиду. Он как раз рассчитывал в гости именно сегодня. Сколько же уже можно?!
– Да, мы вот такие!
– К зачёту готова? – поменял он тему.
– Да вроде. А ты?
– Ноль. Чистый незамутнённый ноль. Невозможно это всё выучить. Чувствую, буду я к этому Глухову как на работу ходить. Этому же мудаку пока не ответишь слово в слово, цифра в цифру по его конспекту – шиш, а не зачёт!
– Ну, дорогой мой, это именно ваши забавы привели к тому, что добрейшую Эмму Вячеславовну, ставившую вам зачёты за одну только молодость ваших рыл и обилие гладких бицепсов, сменили на зануду Глухова.
Полина была права. Безобидная Эмма Вячеславовна. Девственное старое дитя еврейских мамы и папы, никогда не знавшая чувственной любви ни в каком её выражении. Она была тиха и безвредна, как декоративный георгин. Но даже её смог довести до истерики этот выводок великовозрастных мужчин-студентов.
Дело в том, что с самого начала второго курса вдруг ввели часовой перерыв между второй и третьей парой. Понятно, что сделано это было с целью облегчения составления унифицированно-синхронизированного расписания сотрудникам деканата. Этот час нужен был, чтобы старшекурсники успевали переезжать с базы на базу. Но у студентов первого-третьего курсов необходимости в таком длительном перерыве не было. Внутри главнокорпусного цикла теоретических дисциплин и рядом стоящего комплекса городской клинической больницы, на базе которой преподавали пропедевтики всевозможных болезней, можно было оборачиваться за те самые пятнадцать минут. А тут вдруг – целый час! И куда его девать? А на бульваре есть заведение «Зустрич». Славная замызганная стекляшка-наливайка, достойная сестрица по всей стране натыканных «Встреч», «Плакучих ив» и прочих пельменных-рюмочных. И вот как-то раз, когда в расписании пара нормальной физиологии значилась как раз третьей – то есть после часового перерыва, – солдатушки, бравы ребятушки не рассчитали и перебрали. Не рассчитали темп и перебрали на вес. И нет бы – пару пропустить. Ну, ответила бы девица Романова Эмме Вячеславовне соответствующий раздел, а они бы, мужики, потом влёгкую отработали пропуск индивидуально за пять минут. Нет! Они в полном набравшемся по самые уши составе отправились на семинарское занятие по нормальной физиологии.
Эмма Вячеславовна, добрейшая старая дева, даже не поняла, что студенты, мягко скажем, не в себе. Пьяные в зюзю. Не заметила. Когда она видела именно этих студентов именно этой группы, у неё внутри всё заволакивало туманом такого томления, что она опускала глаза в журнал, да так и сидела два академических часа, едва дыша, стесняясь своего собственного наслаждения атмосферой, нахлёстанной под завязку андрогенами. Почему-то для юной Романовой вся эта братия была просто одногруппниками, а для Эммы Вячеславовны, девственницы в последнем приступе молодости, они все были вовсе не студентами, а мужчинами. Мужчинами!! Мужчинами!!! Фу-у-у-у… Фу, что ей только не чудилось за те самые пресловутые два академических часа! Такие картины проплывали мимо, что Калигула бы застеснялся. Видимо, только предвкушение полутора часов этого сладкого томления так застило ей очи, что она и не заметила, что парнишки явно лыка не вяжут.
