– А она что?
– Отвечала, что не знает, и вопила: «Караул! Милиция!»
– Неужели продала?
– Как с куста!
– Но как же так можно? И вообще, почему она вошла в эти комнаты до вашего возвращения? Это же всё должно быть… ну не знаю… опечатано, что ли?
– Отца мать похоронила. И, кстати, мне ничего не сообщила – это к пассажу о мужестве. А когда мать умерла, а? Никого, кроме меня, на белом свете у матери не было. А я – далеко. Вот падла Нелька её и хоронила. Всю жизнь её ненавидела – и её же закапывала. Вот в комнаты и проникла. А что так быстро всё с квадратными метрами решилось – так Нелька тогда в горисполкоме какой-то секретаршей работала, так что…
– Да. Печальная история. Но всё-таки не повод человеческий облик терять! – не удержалась от менторства Полина. Не ей, конечно, стареющего пьяницу жизни учить.
– Всё понимаю. Всё! Кофеем не угостишь, Полина Романова?
Полина всегда щедро делилась с дворником Владимиром кофейным порошком.
– Дядь Вов, сортир-то отмывай хотя бы, когда там нагадишь. Договорились?!
– Договорились! – честно смотрел Полине в глаза дворник Владимир.
И никогда-никогда не мыл туалет…
Так! Так-так! Стипендия плюс зарплата санитарки минус проездной и еда для кота… Это если совсем не жрать, совсем не курить и совсем не пить кофе. Не покупать колгот… Кроме проездного ещё нужны стиральный порошок и хлорка для унитаза. Впрочем, и того и другого можно немножко брать в отделении. Во всяком случае, хлорку точно. Никаких Глебов – хотя если честно, то он снабдил Полину двумя блоками сигарет – это сорок пачек, если спрятать и растягивать… Никаких Коротковых и Примусов – у этих у самих мыши в холодильнике повесились. Никаких вообще мужиков – ага, вот ещё и этого Серёжу себе завела, ну и хорошо, починка сумки минус. А только учиться, учиться и ещё раз учиться, работать и копить! Жаль только, что банка кофе – последняя, эх!
Тут к Полине подошёл Тигр и настойчиво мяукнул.
– Что с тобой? Ты голоден? Только ж кормила! И молоко ещё в миске есть. Молоко – это еда, а не вода, понял?!
Но Тигр мяукнул ещё раз. И ещё раз. И медленно пошёл к шкафу, настойчиво-призывно оглядываясь на Полину.
– Ты мне хочешь что-то показать? – наконец-то догадалась она.
«Наконец-то догадалась! – мог бы подумать Тигр, если бы умел думать. Но думать он не умел, а просто знал, что его хозяйке именно сейчас потребовался этот вонючий чёрный порошок, который почему-то иные странные люди любят заливать кипятком и пить. Страшная гадость!!! Он как-то лизнул из её чашки, оставленной на столе, чуть не стошнило! – Но раз уж он ей так нужен, то он ей покажет. Как она сама не чувствует источник этой вони? Эх, люди! Как они живут-то с таким дефективным нюхом?»
Тигр подошёл к шкафу. И потыкал мордочкой в нижние ящики. Чихнул. Отошёл.
– Там что-то есть?
Тигр чихнул ещё раз.
– Чудной ты какой-то! Ну ладно, посмотрим. – Полина с силой потянула ящик на себя. Поддавался он со скрипом. Но, наконец, она победила – ящик вылетел на пол вместе со всем своим содержимым – банками, местами чуть ржавыми, – индийского растворимого кофе.
– Ого! Видно, тётка где-то по блату достала, спрятала да и забыла! Да я теперь богата! Стипендия, плюс зарплата, плюс кофе, минус всего лишь проездной и…
Какая-то беспричинная глупая радость вдруг прошибла Полину. Как будто не склад вонючего индийского растворимого кофе она нашла, а – сокровищницу магараджи. Нет, некорректное сравнение, сокровищница бы её так не обрадовала. Полина развеселилась, и они с Тигром устроили весёлую игру – обшарили все ящики и шкафа, и комода, и буфета самым тщательным образом. Оттуда вываливались обломки романтических историй, куски жизней и отголоски приключений. Тигру это было ясно, как ясен был отвратительный запах вонючего порошка. Для Полины же всё найденное было всего лишь засушенным цветочком, рассыпавшимся в прах под руками, блокнотом с выцветшими, совершенно неразборчивыми каляками-маляками и картой в винных пятнах.
Пока Полина рыскала, Тигр сидел и чувствовал (глупо всё-таки писать «думал»). Чувствовал, но не понимал, отчего это люди не ощущают сразу всей картины мира? Или отчего, например, живому хорошему умному человеку со странным именем Примус Полина радуется куда меньше, чем вонючему чёрному неживому порошку в банках. Почему она так беспричинно грустна, сидя на подоконнике с Примусом у ног, и так бесшабашно весела, сидя на полу посреди дурацких банок? Почему надо прижимать к себе жестянку, но ни движения не сделать навстречу человеку? Почему люди не чувствуют то, что так доступно котам. И что давным-давно бы поняла чёрт с ней, надо уметь отдавать должное, – любая…
Собака
У Антонины Марченко была в жизни одна-единственная страсть: собаки. Да не какие-нибудь там вообще собаки, а только и только мраморные доги. С первым своим мужем, красивым, как голливудская кинозвезда пятидесятых, садистом Романом, – она развелась не потому, что он её жестоко избивал. К слову – было за что: Тонька сразу после мраморных догов более всего на свете любила мужчин. Желательно красивых. Нет красивых – сойдёт и умный. А если и умный, и красивый, то… Старшая её дочь Оксана была копия Ромки. Очень высокая, очень стройная, соразмерно-пропорциональная, широкие плечи, узкий таз, тёмные, густые «индейские» волосы. А вот вторая – Даша, – рождённая ещё в браке с Романом, была не пойми в кого: невысока (а ведь не только Роман, но и Антонина были очень высокого, «модельного» роста), коренаста, коротконога, узкоплеча, толстопопа, вся в веснушках, и на голове у неё произрастали жидкие рыжеватые волосёнки. Роман был прохладен к дочерям, но безумно-страстно любил Тоньку. И бил. Увы, бил. И даже не по делам её, а именно вот такая у него была болезненная особенность сладострастья. Лучше всего любить Тоньку у него получалось после того, как она в очередной раз скакнёт налево, озвучит или иначе как проколется, а он её изобьёт до гематом. Она бы так и жила. Нет проблем. Но он как-то раз пнул её собаку. Этого она простить не смогла. И, схватив в охапку Оксану, Дашу и тогдашнюю догиню – любила Тонька именно собак-сук, на кобелей её привязанность не распространялась, – была такова. Для начала она переехала к родителям, потому что больше податься было некуда. Роман падал в ноги, просил прощения, обещал, что больше никогда и никого – ни суку, ни Тоньку – не ударит. Но у Антонины в голове уже переклинило. Она вообще была из тех, кто если уж решает – то решает. Правильное, неправильное – но решение. А решение у таких – оно как приказ. Не обсуждается, а исполняется.
Домик, где они с Романом проживали в ближнем одесском предместье, бывшие – уже – супруги разменяли. И это было справедливо, потому что часть денег на приобретение жилья двенадцать лет назад выделили Тонькины родители. Родители её были люди замечательные. Каждый по отдельности. Но о них чуть позже.
