– Ну, тогда знай, что дед твоей этой сестры строил Марийский бумажный комбинат, родильный дом в городе Волжске и… И сама почитаешь. Человек не ленился – писал, другой человек – собирал. А тебе всё фу-фу!
– Примус! Я всё прочитаю. Спасибо. Теперь, когда у меня масса свободного времени…
– Ты не заметила главного, – перебил её Примус, – мне, например, было очень приятно, что ты потомок полного кавалера георгиевских орденов…
– Ну тогда пусть тебе будет в два раза приятней, потому что я с двух сторон потомок полных кавалеров георгиевских орденов! – Полина вздохнула. – Жаль только, что мне самой это чести не добавляет. – Но тебе спасибо, что письма прочитал и носом ткнул. Теперь я знаю, что у меня в роду не только дворяне, люмпены и чекисты, но и даже крепостные крестьяне и строители. Полный комплект. Страшно подумать, чего намешано.
– Зато легче индульгенцию выписать сразу за всё, что ты ещё натворишь, – против обыкновения Примус был серьёзен. – Генетический код, его через губу не переплюнешь.
– Да какой там код! – Полина рассмеялась. – Кодом ничего оправдывать нельзя. Вон и наш мегадворник моряк-искусствовед Козецкий тоже с кодом. И что в итоге? Нет-нет. Сам же говорил. Сила, воля и, желательно, их разумное взаимодействие.
– Ну, увы, сила и воля, и даже их разумное взаимодействие, не всегда помеха волнам дури, на которую способны лишь вот такие донельзя странные генетические миксты, как вы с господином дворником. Ладно, фигня. Давайте, друзья мои, выпьем за Полину Александровну Романову! Тем более Вадя уже и шампанское открыл. Приличное шампанское, а не какую-то дрянь! Шикуем. Кстати, Вадя, знаешь, что мы тут ещё обмываем, кроме замужества гражданки Романовой?
– Не знаю. От вас всех чего угодно можно ждать.
– Ну, это не так страшно, как что угодно. Мы, друг мой, ещё и моё, так сказать, новоселье обмываем. Потому что гражданка Романова сдала мне свою прекрасную комнату за пятнадцать рублей в месяц. Во! С согласия на то ответственной квартиросъёмщицы Нели Васильевны Аверченко. Не хухры-мухры! Ах, чего мне стоило это согласие, если бы вы знали!!! – Примус театрально закатил глаза. – Я всю ночь провёл в логове старухи… Не спадайте с лиц и не думайте самое худшее – мы всего лишь разговаривали!
– Лёшка, ты был у неё? – с благоговейным ужасом прошептала Полина. – Там никто не был. Из ныне живущих в этой коммуналке. Ну, Козецкий разве что. Да и то давным-давно, когда две из её комнат ещё принадлежали его родителям.
– Да. Был! – горделиво подбоченился Примус.
– Как же она тебя туда пустила?
– Не просто пустила, а пригласила на огонёк. Всё, что нужно человеку, моя дорогая подруга, – это немного внимания. Зная тебя, я подозреваю, что в детстве ты неплохо владела этой методикой – искреннего интереса к человеку, пусть сто раз со стороны нехорошему. Просто сейчас временно закрутилась-подзабыла. Но ты обязательно вспомнишь! Да. Так вот… Неля Васильевна, конечно же, не ангел. Но и не Вечный Жид. Она просто несчастная одинокая старуха, злая на весь свет.
– И как там у неё?
– Как-как… Всё как у злых несчастных одиноких старух. Пыль, мрак, подшивки старых журналов и пачки древних квитанций. Статуэтка балерины без ноги и оловянный солдатик без ружья. Куча старых фотографий, иконостас имени брата Виктора, слизь ненависти, мокрота отчаяния и желчь невозможности что-либо изменить.
– Красиво излагаешь! – вставил Коротков. – Особенно про желчь невозможности что-либо изменить.
– Друг мой, я понимаю вас. Это у вас текущее личное. Но вы ещё так молоды! Но даже не будь вы так молоды, дети мои, – воскликнул Примус, – помните, всегда есть возможность всё изменить! Даже за мгновение до смерти. А уж такие глупости, как замужества и прочее, – в общем… За течение времени и за нас, барахтающихся в этом течении по мере сил, возможностей, умений и желаний. За мудрость что-то там принять, за возможность что-то там изменить и за терпение отличать одно от другого!
– Это как-то иначе звучало… – Полина пригубила шампанского.
– Не важно, как это звучит. Важно – как этим пользоваться… Кстати, не хочешь ли ты оставить мне Тигра?
Кот на окне радостно подскочил на все четыре лапы. И вовсе не потому, что услышал своё имя, как могло показаться людям. А потому что понимал, что сейчас предлагают… И даже паскудно, трусливо обрадовался… Но – нет! Он должен быть со своим человеком, пока смерть не разлучит их. И он шлёпнулся обратно, сделав вид, что если на что и среагировал – так действительно только на имя.
– Нет. Я заберу его с собой. Он свалился мне на голову и… И просто это мой кот. В здравии и в болезни, в богатстве и в бедности…
– Кажется, такое говорят про человека и человека, а не про человека и кота, – засмеялся Коротков.
– Вадя! Ты, как присутствовавший на регистрации брака гражданки Романовой, должен был запомнить, что человеку и человеку говорят совсем другое. Что-то про ячейку общества, про «объявляю вас мужем и женой!» и даже про «можете поцеловать новобрачную!». Как будто без разрешения никто уже и не может новобрачную поцеловать. Возмутительно! Я вот могу, смотри! – И Примус нежно поцеловал Полину в губы.
Ей это было очень приятно. А Кроткий налил себе внеочередной бокал шампанского.
За сентябрь и октябрь Полина выспалась, казалось, на всю оставшуюся жизнь. Институт стал забирать не столько времени, сколько на первых двух курсах. Да ещё и минус работа. Вспоминается что-то про «заведи козу – выведи козу». Теперь и у неё, как у той самой обеспеченной Оксаны, были модные вещи, видеомагнитофоны и японские телевизоры. И даже норковая шуба появилась. И на занятия она могла кататься на такси. И колечек себе прикупила от души – девочка она, в конце концов, или кто? Собственный туалет, выложенный новомодным кафелем. Собственная ванная комната, с фаянсом невиданной ранее конструкции, с горячей водой, с пузыриками, с пеной – лежи сколько заблагорассудится. И даже выражение лица стало приобретать некую надменную стервозность, как всё у той же Оксаны.
А с Оксаной случилось несчастье, встряхнувшее не только курс, не только медицинский институт, но и весь город.
Помните диалог из первого дня Полиного студенчества?
– Дочка главного врача больницы водников, – шепнул Полине Станислав, заметив, куда она смотрит.
– Очень хорошенькая, – быстро сказала Полина, смутившись, и немедленно уставилась вниз.
– Ага. Роскошная женщина. Мечта поэта. В неё до смерти влюблен один там… из Винницы. В нашей общаге живёт. Хороший парень, только чокнутый. А она играется. И ведь доиграется! Даже не представляет, какой он псих. Наедине с ним такая лапушка. Как только больше трёх собираются, давай его подкалывать, мол, ему одесская прописка нужна. Да так, знаешь… очень зло. А он только молчит и хрустит. Похоже, нервы гибкость теряют.
– Станислав, меня это не интересует! – пресекла Полина, хотя ей до жути было любопытно, как именно эта девица играется с психом из общаги.
