В этот раз Соня налила себе сама. И после секундной паузы – Наталье Борисовне. Та молча продолжала смотреть, даже перестав пережёвывать окаменевшую кисломолочную корочку.
– За справедливость! – торжественно изрекла Соня, поднимая свою рюмку. Они выпили.
– Да! – сказала её визави. – Ну что ж – откровенность за откровенность. За что, говоришь, я тебя так? Озвучиваю по пунктам. За то, что у тебя походя получается то, что давалось мне слишком большой кровью! За то, что ты ни во что не ставишь то, ради чего я пожертвовала своим семейным и личным счастьем. За то, что ты мало чего боишься, и за то, что у тебя ещё есть шанс, профуканный мною, – смотри выше. Это одна сторона медали. Другая – я понимаю, что без тебя мне не обойтись, особенно теперь, когда клинику и кафедру заполнили толпы «мажоров», уверенных в том, что им всё должно падать прямо в рот разжёванным по первому родительскому звонку, поэтому я тебя ненавижу и терплю, и…
– Поэтому, Наталья Борисовна, я увольняюсь! – на полуслове оборвала её Соня. – Немедленно. Не дописав атласа для шефа и не доделав ещё горы кафедральных дел. Мне жаль тратить свою жизнь на компенсацию вашей ненависти и прочие комплексы неполноценности околонаучных мудаков и их детей. Она – моя жизнь – у меня, любимой, одна. И мне уже немножечко стыдно за некоторое количество бесцельно прожитых лет. Так что спасибо вам за всё, как говорится. За науку и добрые слова, за мягкую постель разума и жёсткий сон сердца. Рождённые мною чудовища ещё не всесильны. Я пока способна победить их.
– Выпьем? – неожиданно спросила профессорша.
– Да, легко!
– А теперь, моя дорогая, я тебя разочарую. Все твои великолепные метафоры канут всуе. Во-первых, я не завизирую твоё заявление по собственному желанию, и тебе придётся идти к проректору по науке, которого ещё ровно месяц не будет в городе, а исполняющий обязанности не возьмёт на себя – уж я постараюсь. Во-вторых, даже после подписания согласно трудовому законодательству ты должна будешь отработать ещё две недели. А если начнёшь наглым образом саботировать работу, то будешь уволена из-за несоответствия занимаемой должности и тебя не примет никакая мало-мальски уважающая себя кафедра или клиника!
– Ха-ха-ха, как страшно! – съехидничала Соня, и они вполне миролюбиво чокнулись. – Да я лучше полы буду мыть в общественном сортире, чем ещё хоть когда-нибудь работать среди таких замечательных людей!
– Это ты сейчас такая смелая, пока…
Соня подозревала, какой сентенцией профессорша собиралась её поразить, и, видимо, выражение лица у девушки стало такое, что Наталья Борисовна решила не уточнять. «…и опыт – сын ошибок трудных…»
– Кстати, сейчас я дам тебе кое-что, – сказала профессорша.
Наталья Борисовна встала и, слегка пошатываясь, подошла к пухлому портфелю, который всегда таскала за собой. Порывшись, она извлекла кипу бумаг и протянула их Соне.
– Это анкета. Какие-то гранты ООН – я не вникала. Вероятность – ноль целых шиш десятых. Поскольку из всей клиники может участвовать лишь один человек, мы с Надеждой Петровной и Александром Георгиевичем решили, что это будешь ты! – и она так мило улыбнулась, что у Сони по спине мурашки побежали от такого иезуитства.
Девушка со скрипом раздавила в пепельнице бычок. Демонстративно налила себе ещё рюмку, встала и, обращаясь к профессорше, произнесла тост:
– За банальное бабское счастье! – выпила стоя и, прихватив у той из рук анкету, собралась было покинуть помещение.
– Стой! – окликнула профессорша. – Ты знаешь, как страшно пить одной?
– Знаю, – без доли сарказма или кокетства ответила Соня.
– Пить только для того, чтобы забыться и уснуть?
– Да.
– Ты знаешь, как страшно оказаться в полном одиночестве?
– Да. Но на перекрёсток иначе не вернуться.
Наталья Борисовна как будто не слышала.
– Ты знаешь, что моей старшей дочери сделали сегодня аборт под большим секретом Полишинеля, который скоро разнесётся по всему городу? К тому же у неё обнаружили гонорею. Хроническую.
– Бог подаст! – сквозь зубы процедила Соня и толкнула дверь.
«За индульгенциями – это не ко мне, – думала она, шагая по пустынному коридору. – Я, блин, всё ещё врач хирургической специальности!»
P.S.
«Время и случай ничего не могут сделать для тех, кто ничего не делает для себя самого».
Джордж Каннинг, некий древний английский политик.
Хроники XXI века.
Глава вторая
Правда о правде и ничего, кроме правды
Мои шутки заключаются в том, что я говорю людям правду. Это самая смешная шутка на свете.
Джордж Бернард Шоу, драматург – то есть автор сценариев для костюмированных шоу, в древности именовавшихся пьесами и предназначавшихся для постановки на сценах театров.
Хроники XXI века
Мировой опыт борьбы с несправедливостью гласит следующее: «Если ты уже принял решение послать всех к чертям собачьим – будь готов отправиться туда сам».
Сонин личный опыт с учётом уже принятых решений подсказывал, что идти в столь неопределённом направлении через Америку куда интереснее, нежели известной всем непутёвостью.
Посему неделю спустя она извлекла анкету на свет божий и положила перед собой на стол. Срок отправки истекал через два дня. Для начала Соню объял панический ужас перед бюрократией в письменной форме. Но, пролистав анкету под сигарету и чашку кофе, она всё-таки решилась. Побудительным мотивом явился спасительный фатализм: правду и ничего, кроме правды, – пан или пропал. Стажировка такого уровня – лотерея. Выигрышные билеты наверняка даже не поступали в свободную продажу, так что мешает развлечься?!
Вопросы анкеты производили странное впечатление. Представлялось, что их выдумывали где-то на границе часовых поясов и системных восприятий за игрой в домино под ящик пива парочка жизнерадостных образцово-показательных американских адвокатов и несколько прожжённых чекистов с весьма своеобразным чувством юмора.
Посреди двадцатичетырёхстраничного массива, включающего «не был», «не участвовал», «не состоял» – таких же привычных нам, как ФИО и чуть менее привычный вопрос о девичьей фамилии матери, встречались такие перлы: «Какое время года вы предпочитаете?», «Как вы относитесь к творчеству авангардистов?» и «Любимый фасон вашей юбки/брюк». Ну, если с фасонами юбок Соня ещё более-менее была знакома – донельзя напрягши умственную деятельность, припомнила «солнце-клёш», «татьянку» и «мини», – то брюки повергли её в пятиминутный ступор. Решив, что это гендерное, она двинулась дальше, оставив составителей в неведении о своих предпочтениях в плане штанов.
В ответ составители, ни разу не покраснев, спросили о сексуальной ориентации и нравится ли ей запах мужского/женского тела. И что прикажете отвечать? С ориентацией более-менее ясно – Соня вписала слово «гетеросексуал», за которое её покойная бабушка Полина Фроловна Полякова наверняка бы высекла. Мысленно принеся ей свои извинения, Соня дописала: «-ка» – и сосредоточилась на запахах. Ей нравился запах лишь одного мужчины на этой планете, но, согласитесь, невероятно глупо писать в казённой графе: «Предпочитаю запах Иванова Ивана Ивановича», – или что-то в этом роде. Тем не менее она так и написала.
