Пачка «Мальборо» в Кембридже стоит почти на два доллара дешевле, чем, к примеру, в Бруклайне. Учёные много курят – «дымок добавляет скорости», ха-ха.
А ещё в Гарварде есть шикарный, потрясающий Book Store, в котором можно долго и тупо бродить, пить кофе и вообще. Курить, что правда, можно только на улице. Поэтому все мостовые Кембриджа к вечеру усеяны бычками. Которые к утру чудесным образом исчезают.
В Кембридже есть публичные библиотеки. Газета «Кембридж-Кроникл». Школы, Торговая Палата. Есть даже общественное телевидение.
Началось всё это в 1630 году, когда семь сотен пуритан с гиканьем попрыгали с высокого борта парохода. Растянули шатры, сварили кофе на костре и завалились спать на тюках. Получилась Massachusetts Bay Colony.
Немногим позже – в 1637-м, – когда первые колонисты наконец разобрали последние тюки, прибыл некто Джон Гарвард. Мотивация – как водится. Отец скончался от чумы. Англиканская церковь прохода не даёт. То есть классика жанра: «Я не знаю, о чём вы говорите, но ехать надо!» Домишко в Лондоне продал. Книг на двести фунтов (немалое состояние по тем временам), чтобы все сразу поняли, какой он умный, накупил – и на пароход. Пока книги грузил – вспомнил про жену. Вернулся – забрал – погрузил туда же – и поплыли. Плыли так, чтоб все книги успеть прочитать, – четыре месяца. Поэтому приняты были тепло, и Джона сразу в школьные учителя записали. Так как у первых колонистов за семь лет как раз подросло то, что успели заделать на тюках по приезде в 1630-м, и теперь эту поросль надо было учить уму-разуму, чтобы в сорняки не превратились.
Они тут землю копали и детей делали по-пуритански, а он – книги четыре месяца читал. Поэтому он на них произвёл неизгладимое впечатление. Как консервная банка на вождя африканского племени тасили. И как-то апрельским днём, а может, и вечером 1638 года коммуна назначила его «кем-то таким, который будет рассматривать всё, относящееся к сфере закона». Джон Гарвард навалившегося груза ответственности не выдержал и взял да и помер 14 сентября 1638 года. Дядька он был суровый, поэтому денег жене оставил только половину. Та половина – которая его жена, может, и гневалась, хотя – вряд ли, потому что пастор. Идеальный пастор пуританский – он не только учит библейским заповедям, а ещё и контролирует исполнение. Хоть бы и с того света. Энн Гарвард хоть и боялась, но подумала головой да спустя чуть больше года снова выскочила замуж. Опять за школьного учителя, и снова – пастора. Вот так ей не везло. А на половину, не доставшуюся «половине», – основали университет в Ньюпорте. То есть – в Кембридже. Путаница у них там, как и у нас, – то Набережные Челны, то Брежнев, а то снова – Петербург и Нижний Новгород. Строили тогда быстро – не то что сейчас, и уже в 1639 году построили. Имя присвоили наследственное – Harvard. Потому что кто университет платит – тот его и танцует вот уже триста шестьдесят шесть лет. Что характерно, строительство контролировал новый супруг Энн Гарвард – Томас Эллен. А поскольку пастора все пуритане боялись до дрожи в библейских местах, то деньги никто контролировать не мог. Напротив – соседи радостно собрали ещё четыреста фунтов и отдали их на строительство, чтобы пастор-учитель не так жестоко проповедовал.
С тех пор так и живёт этот университет. Частный. Входит в «Лигу Плюща». Факультетов много. Студентов порядка шести-семи тысяч. Кампус сто пятьдесят четыре гектара занимает.
Прекрасная медицинская школа. Лаборатории – с ума сойти какие! В одной из них Соня виски пила с бывшим одесситом и говорила о ПЦР. Убедилась, что её, как и прежде, ни в чём не убеждают аббревиатуры, а лишь физика процесса. Вселенская физика тех, кто любит своё дело. Свою магию. Умеет пользоваться мозгом. И способен отключать его во имя Озарения.
Поэтому и помнит она только о своей физике. О том, что была там, куда её бабушка Полина, будучи совсем ещё маленькой девочкой, шла на пароходе. О том, где никогда не был её ныне покойный дед Андрей. О бесчисленных белках. Об эстетике красного кирпича. О легендарности этого места. О пачке «Мальборо» за четыре пятьдесят, «identity please!». О том неуловимом, что было у неё в голове – уже не вспомнить откуда. О том, что кампус, насквозь пропитавшийся запахом китайской пищи и ватных гамбургеров, для неё, Сони, пах пирогом с мясом и грибами, а витые косы плюща на красном кирпиче были верхом изысканности. О том, что нет Америки и России, Соединённых Штатов и Российской Федерации, а лишь потрескавшаяся холщовая карта. Над потрескавшейся холщовой картой сияет пегий пыльный глобус. Внутри пегого пыльного глобуса… Кто его знает… Может быть, и сейчас притаилась бутылка первача. Кто в это верит?
Соня – верит.
P.S.
«Я всё ещё кусаю мир, смотрю в мир, нюхаю его и наслаждаюсь им. Если мне удаётся отключить тупую машину для добывания пятаков. И вот тогда Мир одаривает меня неограниченным кредитом. Не верите в Бога? Не верите в Любовь? Ну, поверьте хотя бы в Гарвард. И он с вами обязательно приключится. Я, например, знаю, что дед знает. Знает, что я была в Гарварде. Знает, что я люблю гармонию букв больше, чем гармонию цифр. И это совершенно не важно. Потому что ключевое слово – гармония. А она – не в буквах и не в цифрах. Не в Америке и не в России. Она – в Мире. В Мире, воспринимаемом мною прямо».
Уцелевшие страницы из дневника некоей Софьи Николаевны, что был сожжён в костре вместе с двумя ящиками книг на опушке леса тремя подростками – чтобы согреться.
Хроники XXI века
P.P.S.
«Если бы моему деду надо было убить медведя – он бы его убил. Он не делал бы ему больно. И публика его совершенно не интересовала. Ну, разве что только одна маленькая бестолковая девочка с хорошей памятью. Не знаю, хотел ли он, чтобы ей было весело или грустно, но он точно не был пуританином. И он научил её выговаривать букву «р». Повторяйте: «Р-р-р-р-резерфор-р-р-рд!», «Гарр-р-р-р-вар-р-р-рд!», «Моя тер-р-р-ритор-р-р-рия – твоя тер-р-р-ритор-р-рия!»
Если вы, конечно, в состоянии нарушать алгоритмы».
Уцелевшие страницы из дневника некоей Софьи Николаевны, что был сожжён в костре вместе с двумя ящиками книг на опушке леса тремя подростками – чтобы согреться.
Хроники XXI века
Эпилог
К New England Aquarium, Boston, по выходным всегда струится длинная очередь. Она движется быстро и дружелюбно. Дети – бегающие, прыгающие, ползающие, сидячие и даже висячие на мамах и папах – почему-то не капризничают вовсе. Никого не смущают чужие отпрыски, сидящие на асфальте, и подросшие карапузы лет пяти, пьющие из большой пластиковой кружки с соской. Тут нет сердобольных бабулек-пугал, заявляющих малышу: «Ай-яй-яй! Сейчас я тебя заберу!» – и приторно вопрошающих: «Ты кого больше любишь – маму или папу, дедушку или собачку, президента или мороженое?» «Бабульки» и «дедульки» – энергичны и жизнерадостны. Не молодящиеся, а молодые, несмотря на морщины. Не фальшиво искренние, но честно вежливые. Сонины же ровесники возрастной категории «взрослые» увлечены друг другом, картами-схемами, но никак не бурчанием: «Лучше бы я дома телевизор смотрел!»
