– Я как-то никогда не задумывалась ни над какими вариантами. Я верила учебнику, – несколько растерянно сказала Вика.
– Вот и я о том же! Представь себе, что через пару-тройку тысячелетий какой-нибудь очередной археолог-историк найдёт… найдёт… – подружка-с-первого-класса на секундочку задумалась. – Найдёт, к примеру, картину Писсаро «Площадь французского театра в Париже»
[5]
. Найдёт, веничком обмахнёт, репу почешет, сядет на попу ровно и напишет, что древние парижанцы представляли себе площадь Французского театра в Париже как парочку зелёных деревьев, воткнутых в манную кашу, в которой плавают маленькие вагончики с лошадками и людишками.
– Древние парижане, – рассмеялась Вика.
– Да без разницы, парижане или парижанцы. Потому что все поверят тому, что написал горе-археолог, и будут переписывать это и переписывать, тиражировать и тиражировать. И почти никто не даст себе труда подумать своей головой над собственными представлениями о древнем Париже, о собственных представлениях на предмет представлений древних индийцев или о том, с какой это радости аксиома не нуждается в доказательствах. – Подружка-с-первого-класса очень грустно вздохнула. – И вообще, может, черепаха со слонами – вторична. Может, какой-нибудь древний индиец просто писал сказку. А другой древний индиец к сказке нарисовал иллюстрацию. Вот и всё. Моя мама тоже вот опять выкрала мой блокнот, прочитала там что-то про любовь и сама себе, как обычно, выдумала мои представления о любви. А мои представления о любви так же отличаются от маминых представлений о моих представлениях, как настоящие парижане от представлений археологов о древних парижанцах.
И обе девочки почему-то весело рассмеялись. Хотя это совсем невесело, когда кто-то – кто бы то ни было! – коверкает твои собственные представления о любви.
– В общем, наверное, прав твой папа, – резюмировала Викина подружка-с-первого-класса. – Он у тебя очень хороший, и он мне очень нравится. Ты крепкая хорошистка, и я не вижу причин для того, чтобы ты не получила диплом о высшем образовании.
– О! Он так и сказал: «У девочки должен быть диплом». Ну, раз не только папа так считает, но и ты одобряешь, буду получать диплом.
Подружка-с-первого-класса посмотрела на Вику как-то странно. Вроде как немного жалеючи.
– И в какой же институт ты будешь поступать?
– Не знаю ещё. Потом подумаю.
– Думаешь, надо думать? – Викина подружка-с-первого-класса во время каждой персональной проработки в кабинете директора школы горячо и искренне соглашалась с директрисой, что ум человеку дан не для того, чтобы над кем-то издеваться. Но иногда так же искренне об этом забывала и начинала горячо издеваться над кем-то. К своему собственному стыду, иногда даже над Викой.
– Ну, что-то же думать надо.
– Да ладно! Зачем? Тебе папа скажет, куда поступать!
Вика даже не обиделась на подружку-с-первого-класса. Потому что для того чтобы обидеться, надо, как минимум, понять, что тебе сказали что-то обидное.
Подружка-с-первого-класса на самом деле не хотела обидеть Вику, а хотела ей помочь. Как бы подтолкнуть к поискам знаний о себе. Спровоцировать. А как иначе спровоцируешь? Разве можно спровоцировать, вещая выверенно-педагогическим тоном общеизвестные бездоказательные благоглупости? А между подружками это и вовсе смешно. И, что самое неприятное, совершенно безрезультатно в большинстве случаев. Тренировочная провокация, обучающее ехидство – вот лучшее, что могут извлечь девочки из хорошей детской дружбы. Банальных истин и пережёвывания многократно пережёванного они ещё с лихвой получат, когда станут женщинами. От других, взрослых, подруг. В будущем.
После десятого класса Вика поступила в нархоз. А подружка-с-первого-класса – в высшее учебное заведение, где досконально изучалось всё известное про калиево-натриевый насос и прочие особенности живых организмов. В основном – человеческих.
В Институт народного хозяйства Вика поступила, потому что так сказал папа. И потому что Вика хорошо решала шаблонные примеры строго по формулам из учебников.
Викина мама особо не спорила, потому что ей с некоторых пор стало не до того. Её близняшка как раз лежала в онкодиспансере. В очередной раз. Когда она впервые обратилась к врачу, что-то радикальное с захватчиком её человеческого организма делать было уже поздно. У человеческого организма близняшки были отвоёваны раковыми клетками уже слишком большие территории – печень, лёгкие, кишечник, головной мозг. И на этих территориях раковые клетки уже организовали свои колонии-метастазы. Ещё немного – и самый бессмысленный из агрессоров – раковая клетка – полностью уничтожит близняшку, завершив вместе с её гибелью бесчисленные циклы клонирования себя самого.
Близняшка гримёрши умирала. Гримёрша старалась сделать умирание близняшки максимально комфортным и безболезненным. Не из любви. Не из сострадания. Просто в близняшке умирала значительная часть самой гримёрши. Или даже так: она сама. Так что максимальный комфорт и как только возможно большее количество морфина были не для близняшки. А как бы для себя самой.
А Вика в это время училась в нархозе на факультете «Планирование производства». На том самом факультете, который в своё время закончила её умирающая сейчас тётя.
После тётиных похорон Вике было непросто. Мама впала в тяжёлую депрессию, а папа был в рейсе.
– Это понятно! – говорили соседи, знакомые, жёны моряков и все кому не лень. А не лень было многим, потому что молодая женщина умерла. Это вам не то же самое, что молодая женщина родила. Ну, родила и родила. Пару раз вспомнят, мол, девка с первого подъезда в подоле родителям принесла, надо было лучше воспитывать, и забудут. А тут молодая женщина умерла. Двоих малых деток оставила на мужа. Муж-то сразу бабу найдёт, не смотри, что смотреть не на что! А деткам – горе, грусть-тоска. Мачеха со свету сживёт, будет в голоде-холоде держать. А у той молодой, что умерла, сестра-близняшка. Слегла сразу после поминок, да так и лежит на постели, ни рукой, ни ногой пошевелить не может. Дочь её даже подмывает. Во как срубило!
– Это понятно! – говорили все кому не лень. – Близнец в гробу! На собственном отпевании постоять, себе на крышку гроба ком земли бросить, на собственных поминках себя самого помянуть, глядя на своё фото с траурной лентой. Себя похоронить – это самый сильный сляжет!
И тут они, языкатые, были правы. Близняшка и гримёрша были копиями друг друга. Если другие близнецы стараются как-то отличаться, подрастая, – так им надоедает быть одинаково одетыми в родительском доме, – то гримёрша и близняшка наоборот. Не сговариваясь, они красили волосы в один цвет, цветовая гамма макияжа давно и прочно была выбрана единая для них обеих гримёршей. А с тряпками и того проще. Викин папа давным-давно привозил из рейса всего женского тряпья по две пары – жене и близняшке жены. Жадным он не был.
