– Собственностью? Ролей?! Маньяк! И это замечательно. Быть собственностью – не вопрос. Вопрос в том, где найти хорошего собственника.
Они шли по улице, держась за руки, как дети. Вернее, как взрослый и ребёнок. Человеческое летоисчисление, в том числе возрастное, порой так мало значит. Частенько встречаются шестидесятилетние мальчики на манер Машиного папы, что, не спросясь жены, лишний раз за хлебом не выйдут и пива не выпьют. По миру бродит огромное количество тридцати-сорокалетних младенцев обоих полов, коим до сих пор не перерезали пуповину, что связывает их с родительским домом. Женька же считал, что родителям нужна скорее дружба, чем бесконечное поклонение и подчинение. Парнем он был наблюдательным, да и с аналитической функцией у него всё было в порядке, потому к своему достаточно молодому возрасту он понял, что мужчины и женщины в их чистом виде, такими, как их задумал Господь, встречаются достаточно редко. Мир полон навязанных ролевых игр. Женщина-мать пилит своего «неразумного» мужа-сына и упорной филигранной шлифовкой доводит его, рано или поздно, до совсем уж «короткоштанного» состояния. А если ещё и природные склонности имеются… Страшно представить, что может получиться. Настолько страшно, что уже никто не удивляется, наблюдая подобное вокруг себя каждый божий день. Женщина-дочь, находящаяся под пятой властной мамочки, редко поднимает бунт, позволивший бы вырваться на волю. Она до конца жизни звонит родительнице каждый вечер, отчитываясь, как прошёл день. А та, демонстративно устало (или болезненно) сопя, выслушивает, перебивая внезапными выплесками из ушата, полного ледяных комментариев. «Сынишка» лет тридцати пяти отчитывается маменьке, «поел ли он первое» во время дежурства, попутно в тысячный раз доказывая, что не так уж плоха её невестка. Во всяком случае, куда лучше первой. «Да-да, – соглашается та, – эта хоть пыль по утрам протирает. Первая твоя вообще была…» – додумайте сами. На самом деле невероятно просты отношения «мужчина и женщина», «родители и дети», но люди так любят всё ненужное, так запутывают тонкие нити дружбы, что связывают или не связывают их в действительности, а не в надуманной системе «долгов», «заботы», «уважения» и чёрт знает чего ещё…
– Если ещё и с твоими знакомство будет таким же… – Маша прервала Женькины размышления.
– Поверь, это не так. Может, пройдут годы, и ты вдруг скажешь: «Я хочу посмотреть на женщину, что принесла в этот мир тебя, любимый!» К тому же если ты не хочешь, то мы можем не знакомиться с ними вовсе.
– Ну, это как-то неуважительно.
– Ты не можешь уважать или не уважать незнакомых людей. Ты можешь быть к ним равнодушна. Ничего страшного в этом нет.
– Но это же будет для тебя… не очень удобно. Неприятно, наверное?
– Маша, я знаю тебя насквозь. Это не значит, что я не вижу то, что люди склонны называть «недостатками» или «достоинствами». Я вижу тебя и принимаю всю. Если ты чего-то не хочешь делать: знакомиться с моими дамами, варить борщ, обсуждать с мамой Леночкой последний детектив или идти со мной в кино – ни лучше, ни хуже ты не станешь. Ты останешься такой, какая ты есть. Какой задумана и пришла в этот мир.
– Ты сейчас очень напоминаешь Зильбермана.
– Да, он забавный.
– Забавный? Да он…
– Тихо, тихо… – Женька притянул её к себе. – Никто не покушается на твоих «священных коров». Он забавный в самом лучшем смысле этого слова. У него хватает мудрости забавляться этой жизнью. Забава – хорошее слово.
– Да? Ну, тогда ладно. Тогда ты тоже забавный.
– И я забавный. А ты – очень забавная. Потому что твоя мудрость – начальная. Не привнесённая. Пётр Александрович сам рассказывал, как ему приходилось и приходится избавляться от шелухи так называемой «взрослой мудрости». От эмоций, что захлёстывают по факту событийных рядов. От бесконечного анализа…
– Да-да-да. «То, к чему я так долго шёл, у тебя уже есть по факту рождения». Помню.
– Кстати, да. Я могу сказать тебе то же самое. То, к чему я так долго шёл, у тебя уже есть по факту рождения.
– Я, между прочим, старше тебя. Мне целых двадцать…
– Только не говори никому. Не поверят. – Женька засмеялся.
– Я так хорошо выгляжу?
– Ну я, между прочим, тоже неплохо выгляжу. Но дело совсем не в этом. Ты относишься к тому редкому типу женщин, что, несмотря на все знания, весь жизненный, прости господи, опыт, навсегда останутся детьми. Не в смысле – неспособными себя обслужить или принять решение неразумными карапузами, а детьми, что не утратили непосредственность восприятия мира. Они не на берегу с калькуляторами и планами, они – в потоке. Они просто плывут. Купаются. – Женька вздохнул, – Словами это достаточно сложно донести, хотя я с самого детства тренируюсь в искусстве вербальных формулировок.
– У тебя неплохо получается. – Маша улыбнулась. – Короче, знаешь что? Я уже хочу с ними познакомиться, и не годы и годы спустя, а как можно скорее. Что скажешь?
– Скажу, что я доволен и что они у меня вполне безобидные и, главное, приветливые. Я так понимаю, приветливость для тебя фрукт экзотический. Бабушка наверняка будет путать тебя с какими-нибудь литературными персонажами. А ещё говорят, что интенсивная умственная деятельность гарантирует длительную отсрочку старческого маразма. Ну, наверное, простое прочтение книг интенсивной не считается. Так что она слегка заговаривается, но во всём остальном ещё молодец. Навыки самообслуживания не утрачены, и она не путает книжный шкаф с туалетом, а платяной – с холодильником. Мама Леночка знает в совершенстве пару-тройку иностранных языков, но… совершенно не умеет на них разговаривать. С реальной жизнью даже на родном языке она предпочитает общаться в письменной форме. Она живёт с книгами и компьютером. Переводит современную детективную лабуду на русский. Специалисты утверждают, что иные её переводы в литературном смысле куда лучше оригиналов. При этом написать деловое письмо или, ужас-ужас-ужас, общаться с редактором лично для неё – сущий кошмар. Она моментально становится косноязычной и никак не может подобрать нужные слова. «Простите, а когда я получу аванс?», «Извините, а вы не узнаете в бухгалтерии, собираются ли они выплатить мне деньги в этом месяце?», «Мне так неловко вас беспокоить, но не могу ли я узнать, привезёт мне курьер авторские экземпляры книги, что вышла три месяца назад, или мне самой подъехать? Авторских не будет? Прошу прощения, видимо, мне говорили, но я забыла». Однажды у неё брали интервью, так она двух слов от волнения связать не смогла. Журналист спросил в конце: «Это вы перевели все эти книги?» Она замолчала и стала пунцовой. И что он должен был подумать? И, наконец, тётя Аня. Вот она – забавный человек. Мудрый и сильный. И при этом абсолютный ребёнок. Ребёнок, что тащит на своих плечах двоих «старых» малых детей – бабушку и маму Леночку. Я, слава богу, уже взрослый мужик, и ей стало полегче. Хотя, может, и посложнее. И знаешь, в чём парадокс?
Маша покачала головой.
– Первые мои две дамы «играли» в якобы понятие и принятие моей свободы, а сами всю жизнь трусили, пока одна не стала ближе к растительной форме существования, а другая не нашла себе дело по душе. Тётка Анна же, таскавшаяся за мной чуть ли не до первого курса по пятам, действительно всегда признавала мою свободу. Свободу от всех. В том числе – от себя. Если я позволял себе уйти в безобидный юношеский загул, впав в эгоистическое, чего греха таить, беспамятство, бабушка и мама Леночка охали, ахали, глушили валериану, звонили в больницы и морги, чтобы потом, по возвращении, возрадоваться, возблагодарить и устроить вокруг меня ритуальные пляски с борщом и рассолом. Анна всегда шестьсот шестьдесят шестым чувством вычисляла, где я. Исключительно для того, чтобы кинуть мне ёмкое: «Мудак!» И ещё у неё есть удивительная способность – она не волнуется. Она точно знает, что со мной. Бабушка и мама Леночка не знают. Потому волнуются. Она знает – и не волнуется. Понятия не имею, как это у неё получается. Анна просто видит, в опасности я или нет.
