Поборов искушение и не взглянув на фотографию, я сунула ее в
карман плаща – сейчас главным был Нимотси.
– Ну, – улыбнулся он, – похристосуемся, что ли, Мышь?
По-нашему, по-порнографически?..
Он крепко поцеловал меня в губы – так неожиданно, что я
ответила на поцелуй. Губы у Нимотси оказались умелыми и такими же женственными,
как и ненавязчивый запах пота, – Боже мой, я прожила рядом с ним семь лет и
даже не знала этого. Сердце у меня упало.
– Надо же, не знал, что ты так хорошо целуешься. –
Нимотси с трудом оторвался от меня.
– Я тоже…
– Поднаторею в технике и вернусь.
– Надеюсь. Надеюсь, что вернешься… Если не соблазнишься
какой-нибудь развесистой греческой смаковницей.
– Я буду скучать по тебе.
– А я буду приветы тебе передавать. В каждом сценарии.
Цепочка на щиколотке главной героини как фирменный знак, идет?
– Угу-угу… “Она ему приветы слала – на радость гомикам
из зала”.
– Из какого зала?
– Из зрительного.
– Лихо! Сам сочинил?
– Ну не Гомер же, в натуре!
– Иди. Тебе пора, – я легонько подтолкнула Нимотси,
выскользнув из его пальто, – будет настроение – черкни пару строк.
– Я лучше кассету пришлю.
– Тогда не надо.
– Не боись – никаких обнаженных окороков, грудинок и
голяжек. Сугубо на фоне Акрополя.
– Ну, если на фоне Акрополя – то можно, – разрешила я.
Нимотси закинул сумку на плечо и направился к таможенникам.
Он не оглянулся, только поднял правую руку и помахал в воздухе кончиками
пальцев.
– Какой фильм? – напоследок крикнул он.
– “Кабаре”! – тоже крикнула я. Нам обоим нравился этот
дивный финал с прямой спиной Лайзы Минелли и се лихо накрашенными беспросветно
зелеными ногтями и рукой, поднятой в последнем приветствии. – Счастливо тебе!..
…Я достала фотографию в стылом аэропортовском автобусе. Ну,
конечно, это была именно она: середина пятого курса, я, Иван и Нимотси,
сфотографированные оказавшейся под рукой Аленой Гончаровой: пьяные лица,
трезвые глаза, время увлечения Томом Вейтсом и Реем Чарльзом – “Скатертью
дорога, Джо!”…
Я приехала домой с относительным миром в душе, педантично
вымыла посуду, завалилась на диван и включила немецкое порно. Это было неплохим
учебным пособием, но действовало на меня усыпляюще.
С утра меня ждала пишущая машинка, казавшаяся теперь
персонажем из фильма ужасов – я почти разучилась писать.
Но постепенно все вошло в свою колею. Привыкшая лишь
дополнять других и, добросовестно обсасывая, доводить до совершенства чужие
идеи, я начала находить прелесть и в маркизе де Саде как потенциальном
соавторе. По поводу анатомии и физиологии я теперь была подкована на четыре
ноги, особой психологии и экзистенциальных рефлексий не требовалось – дело
стало за сюжетом.
"Кетчупу, кетчупу побольше”, – вспомнила я наставления
Ивана и для начала завернула парочку банальных убийств на сексуальной почве,
приплела к ним садо-мазохистскую секту, а позже – и ее главу, мимикрирующего
под скромного учителя экологии – модная тема.
Несколько раз звонил Александр Анатольевич, и, памятуя о
“рэкетирской репе”, я разговаривала с ним более чем почтительно. Сценарий ни
шатко ни валко двигался к своему закономерному финалу, кровавой бане, торжеству
извращенной сексуальности – я всегда выполняла свою работу четко и добросовестно.
Где-то во второй трети он даже захватил меня, и я позволила
себе робкие фантазии, авторские отступления и вариации на тему. Теперь я сидела
за машинкой день и ночь, немытая и нечесаная, лишь иногда позволяя себе
выходить на улицу за яблоками.
Яблоки всегда были одни и те же, сорт “джонатан”. Ими
торговали прямо под окнами нашего дома приезжие испуганные хохлушки, которых
безбожно гоняла милиция. Одна из хохлушек оказалась мариупольской, и после
того, как это выяснилось, я покупала яблоки только у нее.
Еще раз позвонил Александр Анатольевич.
Мы договорились встретиться на метро “Новокузнецкая”, в
центре зала. Я сказала ему, что буду стоять с опознавательной газетой
“Спид-Инфо” в руках, и он одобрительно хмыкнул.
…Мы встретились.
Если Александр Анатольевич и был рэкетиром, то рэкетиром
нестрашным, почти ручным: голова под строгий бобрик, отличный костюм и дорогое
кашемировое пальто. В туфлях я не разбиралась. Александра Анатольевича немного
портили сломанные борцовские уши – но только немного.
Александр Анатольевич оказался немногословным – он забрал
мою папку и отдал свою. Процедил сквозь зубы что-то похожее на “я позвоню” и
ретировался.
Я решилась открыть папку только дома. В папке оказался
конверт, а в конверте – две тысячи долларов. Все сотенными бумажками. Я впервые
держала их в руках.
Дрожа как осиновый лист, я тут же ломанулась в обменник на
метро – доллары были настоящими, с ума сойти!
Теперь возникла новая проблема – что с ними делать. Тратить
деньги я совершенно не умела – ну не вещи же покупать, в самом деле!..
Я всегда стеснялась вещей, вещи же меня презирали. Я могла
уживаться только со свитерами под горло и джинсами, уж этим плевать было на мою
вопиющую внешность.
"Купи водки и напейся”, – шепнул мне на ухо умерший
Иван.
"Дай объявление в газету, подсними альфонса и
потрахайся наконец”, – шепнул мне на ухо уехавший Нимотси.
"Спрячь деньги подальше и жди звонка”, – шепнула я сама
себе.
Александр Анатольевич позвонил через две недели.
– Ваш сценарий понравился, – коротко сказал он. –
Лучший из всего пакета. Пишите следующий. Мы даем вам полную свободу действий –
в рамках уже оговоренных условий. Только сделайте его пожестче.
Пожестче так пожестче. Я принялась за новый опус – теперь в
нем фигурировал весьма внушительный порно-синдикат, влиятельные члены которого
поочередно сходили с ума и заливали кровью себя и других.
За этот сценарий я получила уже три тысячи долларов.
Тратить красивые зеленые бумажки было жалко, и я снова
вернулась в видеопрокат; а после еще двух сценариев, в которых я обнаглела до
того, что позволила себе отправить на тот свет нескольких детей от семи до
одиннадцати, в голову мне закралась шальная мысль – а не прикупить ли тебе.
Мышь, халупку где-нибудь на замусоренной окраине – большего ты все равно не
потянешь.
А Москва остается Москвой. Москва – это здесь и сейчас.
Умерла мать отца, моя бабка; я продала ее квартиру в моем
родном городе, сложила деньги – хватило как раз на крохотную квартирку в
Бибиреве. Квартирка была совершенно отвратительной – девятый этаж занюханного
панельного дома, исписанные матом подъездные стены невообразимо зеленого цвета,
неработающий мусоропровод, неработающий лифт, полоска леса, торчащая в окне
маленькой кухни.
