– Не томите.
– Вас следовало приглашать на торги именно советской живописью, а если конкретно – то на Ярослава Морозова. Если вдруг мы будем выставлять его отдельно от других советских художников…
– У вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу? – спросила я.
– Вы уже знаете биографию Ярослава Морозова? – ответил вопросом на вопрос Александр Георгиевич.
Я кивнула.
– Вот вам его кардинальное отличие от других советских художников, которые были выставлены на торги.
– Умерший коллекционер мог приобрести его картины… незаконным путем?
– Мог. И не только его. И, скорее всего, именно так и было. Но я не могу сказать ничего конкретного. Я просто не знаю. Думать вам. И искать вам, – Александр Георгиевич улыбнулся. – Возможно, именно этого и хотел усопший. Он же вас заинтриговал?
Перед тем как откланяться, я спросила, нет ли у Александра Георгиевича координат некой Алевтины Николаевны, купившей одну из картин Ярослава Морозова и появлявшейся на аукционе в сопровождении телохранителей. Ведь вроде бы участники аукциона должны вносить какой-то взнос? Он же не анонимно вносится?
Александр Георгиевич пощелкал мышкой и сказал, что может сообщить мне только телефон для связи и фамилию дамы. Этого мне было достаточно.
Мы распрощались, обменявшись личными номерами мобильных телефонов. Мало ли когда сможем быть друг другу полезны…
Глава 13
Выйдя из Аукционного дома «Александр», я набрала номер мобильного Вальтера Кюнцеля, который мне продиктовал Артур Рубенович Галустьян. Аппарат был выключен или находился вне зоны действия Сети. Я набрала номер квартиры, которую снимал немец. Трубку никто не снял.
Я предложила Пашке съездить к соседям немца. Адрес по номеру телефона нам сейчас быстренько «пробьют» в холдинге.
– Как скажешь, – пожал плечами Пашка и предложил для начала съездить к соседям убитой Елены Свешниковой. А ну как родственники из Америки на похороны пожаловали? Или драку устраивать за бедняцкую однокомнатную квартирку?
Я позвонила в холдинг, Виктория Семеновна одобрила наш план действий, минут через десять мы уже знали адрес немца, но начали с Елены Георгиевны.
Дверь ее квартиры, с которой были сняты печати, открыла ухоженная женщина, возраст которой мне было трудно определить. Вероятно, она делала пластическую операцию, но почему-то подтягивала кожу только на лице, а на шее, которая и выдает возраст женщины… Хотя шею можно прикрывать шарфиками.
Я представилась. Женщина пригласила нас с Пашкой в квартиру и сказала, что она – сестра Елены и приехала, чтобы похоронить ее по-человечески и решить кое-какие другие вопросы.
– Мы снимали репортаж, так сказать, по горячим следам, – сказала я. – У вас есть какие-то версии гибели вашей сестры?
Женщина покачала головой.
– Вы знаете, что она незадолго перед смертью купила на аукционе картину?
– А где эта картина? – посмотрела на меня женщина.
Я пожала плечами. Интересно, что она сделала с холстом? Выбросила, как грязную тряпку?
– Картину украли? – продолжала задавать вопросы женщина.
– В квартире не было картины, когда сюда приехала полиция.
«Интересно, она разыгрывает передо мной спектакль или нет?»
– Неужели из-за картины?! – всплеснула руками Евгения – так представилась женщина.
– Зачем вашей сестре было покупать картину?
– Наверное, чтобы вложить деньги, – пожала плечами Евгения. – Проще вывезти картину, чем наличные.
– Наличные можно перевести на банковский счет. Это несложно.
– Смотря для кого, – жестко сказала Евгения.
– Вам знакома Кейт Боланд? – наудачу спросила я.
Евгения резко дернулась.
– Она сейчас находится в Петербурге, – продолжала я голосом змеи-искусительницы.
– О господи! – тихо произнесла Евгения и закрыла лицо руками.
– И Кейт Боланд тоже купила картину Ярослава Морозова на том же аукционе, что и ваша сестра.
Я замолчала, ожидая, что мне скажет Евгения. Она явно что-то знает – или о чем-то догадалась после того, как я упомянула американку.
– Вы знаете, кто еще купил картины Морозова? – подняла на меня глаза Евгения.
– Знаю. Но информация – в обмен на информацию. Возможно, я помогу вам найти убийцу сестры.
– Да зачем он мне? Что мне с ним делать?! Ленку-то не вернешь.
– Кто такая Кейт Боланд? Только не надо мне рассказывать, где она училась, стажировалась…
– Да я этого и не знаю, – перебила меня Евгения. – Я – врач. В Америке начинала сиделкой у богатых стариков. Мое медицинское образование и опыт это позволяют. То есть предпочитают брать женщин с медицинским образованием. Но сейчас у меня уже есть американский медицинский диплом. Меня часто вызывают наши бывшие граждане. То есть я по большей части с ними работаю, а не с американцами. Но и мне так проще… Я – невропатолог. Кейт Боланд – внучка одного из тех богатых стариков, которых я лечила.
– И что?
– Тот старик умер. Кейт стала одной из наследниц. То есть я думаю, что стала. Я не читала завещания, и мне его содержание никто не сообщал. С какой стати? Я им и ему – никто. Меня он в завещании не упомянул, хотя двое моих пациентов вспомнили. Было очень приятно.
– То есть вы с ней знакомы?
– Ну, я узнаю ее, если встречу на улице, а она, вероятно, узнает меня. Она часто бывала у деда. То есть вроде бы даже какое-то время жила у него. Я не знаю всех деталей взаимоотношений в их семье.
– Вы долго лечили того старика?
– Больше двух лет. И приглашали меня к нему довольно часто.
– Дед был какой национальности?
– Да кто ж его знает, сколько кровей в нем было намешано? Предки жили в России. Бежали в начале двадцатого века, даже скорее не бежали, а вовремя уехали. Он уже родился не в России, но и не в США. Он мне называл несколько мест. Да у него с головой уже было не очень. Он часто заговаривался, говорил то на русском, то на английском, то вроде даже на польском.
– Что он говорил про Ярослава Морозова?
– Он был его родственником. Не спрашивайте – не могу объяснить, каким. Не знаю. Объяснений деда не поняла. Но Морозов остался в России, а остальная семья уехала. Дед – из семьи тех, вовремя уехавших.
– И Кейт Боланд, получается, тоже является потомком Ярослава Морозова? Ну то есть не совсем потомком, но родственные связи при желании проследить можно?
Евгения кивнула.
– Зачем вам понадобилась картина Ярослава Морозова? Евгения, я – не органы. И докладывать в органы я ни о чем не побегу. У нас с вами частная беседа.
