Чурила отозвался так же негромко:
– Кто не слышал о нём, разившем врагов от моря и до
моря…
Олег кивнул.
– Наших с тобой отцов на свете не было, а Рюриков дед
был молод, как ты или я… Из людей поморских мы, вагиры, живём всех западнее. К
закату от нас уже земли саксов и англов, а севернее – датчане. Король Карл не
мог сам оборониться от них и просил помощи у старого князя Вильчана. Он клялся
своей верой, что встанет за нас, если случится нужда.
Чурила спросил осторожно:
– Он не сдержал слова?
Олег чуть усмехнулся.
– Он держал слово, пока жил. Он помог нам, бодричам,
против саксов, а князя Вильчана признал над всеми другими… но на вильцев сам же
саксов и натравил. Рюрик мне однажды сказал – боялся Карл, как бы мы из
сильного друга не стали опасным врагом. И с тех-то пор, князь, не стало мира в
нашей земле. От кого тут отобьёшься, если смольняне глинян тем же саксам за
золото продают…
Чурила слушал очень внимательно. А Олег продолжал:
– Вот так и не стало нам в нашей Вагрии никакого житья.
Ты думаешь, почему столь многие к вам сюда за счастьем ехали через море?
Издавна нас в Ладоге знают… Ещё знают, что храбр вагир на суше, а на море –
трижды. У вас тут, не обижайся, другим славны, к морю же не так привычны.
Потому и позвали нас на защиту от свеев и датчан. То правда: в море они нас
боятся, а более никого!
Гордо звучали эти слова. И справедливо: Чурила знал от жены,
что Халльгрим и тот предпочёл в Ладогу не соваться. Он сказал:
– А не любят Рюрика ладожане.
Воевода поднял на него глаза. Глаза смеялись.
– А что, скажи, Чурила Мстиславич, когда иной ваш город
князя с дружиной к себе зовёт, не из-за моря, своего… всяк ли мил?
Посмеялись. Снекка покачивалась, крепко привязанная к
дубовым расчёлкам. Кременчане помогали вагирам таскать по сходням бочонки и
мешки. Стоял у воды старый Олав с троими сыновьями и Гудрёдом, разглядывал
вендскую лодью.
– Ещё открою, Чурила, – вновь заговорил
Олег. – Так мыслю, не тайна. Великую думу думает родич мой Рюрик…
Вот оно, подумал Чурила. Глубоко внутри дрогнула маленькая
холодная жилка. То самое.
А Олег продолжал:
– Видит он, не скудней нашей эта земля. И не меньше племён
живёт здесь в лесах, и все они – одно, только зовут себя кто словенами, кто
кривичами, кто севером… У нас враг нападает с заката, а вы следите за пылью,
клубящейся в южных степях. И как тебе знать, не двинется ли оттуда могучий
вождь, который пожелает покорить вас поодиночке?
Не то куда как хитёр был белозерский воевода, не то воистину
прав… Точь-в-точь те же слова говорил и он когда-то Радиму. Ещё до того, как
вовсе отошла от них гордая Круглица…
Но, видно, разное это дело – ходить по дань и платить её
самому. Даже лёгкую – для мира… Защиту и помощь… за пушистые куны, за звонкое
серебро…
– Большая сила нужна, чтобы повелевать столь
многими, – сказал он Олегу. – Великим государем назовут твоего
Рюрика.
Олег ответил спокойно:
– Или другого, кто это сделает.
И снова замолчали. Каждый знал, что его поняли.
– Пусть будет, как угодно Богам, – сказал Чурила
наконец. – Мы же свою вольность взяли мечами.
Это был отказ. Позже, вечером, он всё как есть поведает
отцу, и тот, выслушав, не произнесёт ни слова упрёка, но заметит:
– То хорошо, сыне, что уезжает он другом.
И уехал Олег – обласканный, накормленный-напоенный на
прощальном пиру, отягощённый подарками себе и своему князю. Потекло время, и
говорить о нём стали всё меньше и меньше: ну, был, ну, уехал, мало ли кого
носит на широкой ладони голубая Рось…
Но когда замахали голыми ветками засыпающие на зиму деревья,
на посеревшей Медведице снова мелькнул знакомый солнечный парус.
Снекка подошла к городу и причалила в уверенности, что приём
будет добрым. Олега, правда, на палубе не оказалось – лодью привел опытный
Дражко. Князь поспешил на берег, и вместе с ним вышел Халльгрим, случившийся в
Новом дворе.
Халльгриму в тот день суждена была неожиданная и приятная
встреча. На шаг позади Дражко, зябко кутаясь в просторный меховой плащ, по
сходням спускался Абу Джафар Ахмед Ибн Ибрагим. Он учтиво раскланялся с
Чурилой, а халейгу улыбнулся точно старому другу.
– Тебе я незнаком, – по-словенски сказал он
князю, – но кое-кто из твоих витязей встречал меня раньше. Просвещенный и
доблестный наместник малика ар-рус, правитель страны Вису, пообещал мне прошить
нитью просьбы ткань вашего союза… Я провёл в его стране лето и видел дни,
длившиеся без перерыва. Мне говорили, что зимой там царит столь же длительная
ночь… Могу ли я надеяться, что ты позволишь мне перезимовать в твоём краю, где
тьма не властвует столь безраздельно?
23
А потом наступила зима. В тот год она выдалась ранняя и
дивно щедрая на снега. Разом покрыли они поля и леса – и больше уже не сходили.
Звениславка гуляла по заснеженным улочкам, осторожно ставя
мягкие сапожки на раскатанную мостовую. Как бы не поскользнуться! Приходила
Нежелана и гуляла с ней об руку. Иногда же они выбирались на берег реки и
подолгу сидели там на бревне, завернувшись вдвоём в необъятную медвежью шубу. И
о чём говорили – никто не слыхал. Смотрели на ребятишек, на снежные бабы, на
мальчишек, отчаянно кативших с откоса на рогожках и санках…
При виде княгини мальчишки из кожи вон лезли, показывая свою
отвагу. Даже отроки помладше начинали перебрасываться снежками, а то
вытаскивали лыжи и, на зависть и удивление более робким, не сгибаясь съезжали с
высоченного обрыва на речной лёд.
Как-то раз на берег явился и Видга. Сын хёвдинга не думал
забывать свою Смэрну и мало-помалу добился, что другие рабы стали поглядывать
на неё с почтением. Даже старый Щелкан, и тот теперь большей частью только
ворчал, а если и грозился палкой, то издали. Оторвиголову княжича побаивались.
Внук Ворона долго смотрел на парней и мальчишек,
баловавшихся в снегу, потом молча ушёл. Но нельзя сказать, что присутствие жены
конунга вовсе не подогрело его гордость. В другой раз он явился на берег на
лыжах.
Множество любопытных глаз видело, как он оглядел обрыв и
выбрал место покруче. Как нагнулся подтянуть ремни лыж. И как обернулся
приказать верному Скегги:
– Чашку!
Малыш уже успел натопить в ладонях снега. И подал ему
глиняную чашку, полную почти до краев.
Взяв её в руку, Видга без лишних слов пододвинулся к краю
откоса, примерился – да и покатил себе вниз по устрашающей крутизне, лихо
огибая торчавшие камни, взлетая в воздух и с лёгкостью кошки приземляясь
обратно на лыжи, – только визжал затвердевший на морозе снег да вилась за
плечами белая пыль!
