Волюнд не спал…
Он сидел у стены, обхватив руками колени, и смотрел в огонь
очага, поедавший кусочки сухого плавника. От его шеи к кольцу в стене тянулась
толстая цепь. Такие же цепи были и на руках.
Когда заскрипела дверь, он медленно оглянулся. Увидел, что
это был не Нидуд и не Хильдинг, а всего лишь хозяйская дочь, и снова равнодушно
уставился в огонь…
Осмелев, Бёдвильд вошла и прикрыла за собой дверь: негоже
выпускать из дому и без того скудное тепло. Сделала несколько робких шагов и
остановилась у противоположной стены, там, где он никак не сумел бы до неё
дотянуться.
А Волюнд продолжал молча смотреть на язычки пламени, и его
глаза не мигали. Бёдвильд сказала так тихо, что едва сама себя расслышала:
– Волюнд… я пришла тебя попросить…
Давненько же он не слышал просьб. Одни только приказы да ещё
оскорбительную брань. Он поднял на неё глаза. Он спросил:
– Что же у тебя случилось, Лебяжье-белая?
Вот так Бёдвильд впервые услышала его голос… И внезапно
увидела перед собой не тролля, не колдуна, способного к злым чудесам, –
просто человека, сотворённого, как и она сама, из плоти и крови. И этот человек
был очень несчастен.
Бёдвильд торопливо развязала шнурок и показала колечко.
При виде его у Волюнда что-то метнулось в глазах. Метнулось
и пропало, так быстро, что Бёдвильд ничего и не заметила. Она виновато прошептала:
– Вот…
Волюнд протянул руку, но Бёдвильд испуганно отшатнулась. На
его лице появилось подобие усмешки. Он сказал:
– Ты можешь бросить… Или надеть на прутик…
Бёдвильд разыскала в дровах тонкую щепочку, насадила на неё
измятый золотой ободок и так отдала кузнецу. И спросила, волнуясь:
– Ты починишь его?
Он ответил, помолчав:
– Я его сделал.
Осмотрев кольцо, он положил его на камень. Мгновение
помедлил. И стал подниматься на ноги…
Бёдвильд с перепугу едва не бросилась вон. Остановила её
только мысль о цепях, надёжно удерживавших его возле стены. Но страх был
напрасным: несколько шагов в сторону, к пузатому глиняному кувшину, дались ему
мучительным трудом. Волюнд наполнил деревянную кружку, отхлебнул из неё и
поленом пододвинул кружку Бёдвильд:
– Выпей со мной, хозяйская дочь, если не брезгуешь.
Бёдвильд не посмела ему отказать. Взяв кружку, она отпила
осторожный глоток… В кружке было скисшее молоко.
Волюнд сказал:
– Дай мне застёжку, которая у тебя на плече.
Ей не хватило смелости спросить, для чего. Она послушно
расстегнула серебряную фибулу-пряжку, скреплявшую шерстяной плащ, и на той же
щепочке подала кузнецу. Он пододвинулся поближе к огню и склонился над кольцом.
А Бёдвильд, понемногу успокаиваясь, прислонилась к стене.
Оказывается, не так уж и страшно…
Волюнд между тем, казалось, вовсе о ней позабыл. Колечко
живой искоркой вспыхивало у него в руках: он что-то делал с ним острым концом
застёжки. И Бёдвильд, наблюдая за ним, не могла отделаться от мысли – эти руки
ей что-то напоминали. Что-то знакомое и в то же время волшебное. Потом она
поняла. Руки кузнеца были похожи на крылья. Почему?.. Может быть, из-за теней,
что отбрасывал метавшийся огонь?..
Некоторое время молчание стояло поперёк хижины, как глухая
стена. Наконец Бёдвильд тихо сказала:
– Я удивилась, когда впервые увидела тебя… Я думала,
отец привезёт гнома… старого бородатого карлика… а ты оказался совсем не таким…
Волюнд отозвался почти немедленно:
– Я тоже удивлялся, Лебяжье-белая. Мне лось, у такого
волка, как твой отец, и дети должны быть не дети, а мохнатые волчата.
Бёдвильд закусила губы и замолчала.
Волюнд долго трудился над испорченным кольцом, возвращая
своему изделию первоначальную красоту. Бёдвильд наблюдала за ним.
Давно не видевший его мог бы и не узнать… Одежда затрепалась,
осунувшееся лицо заросло бородой, пострашнело… Прежними были только глаза. Эти
глаза внушали ей страх.
Сперва она так и подскакивала при каждом его неожиданном
движении. Но постепенно усталость и тепло одолели её, и она задремала…
Голос Волюнда заставил её очнуться.
– Возьми своё кольцо, Лебяжье-белая…
Вздрогнув, Бёдвильд открыла глаза. Волюнд протягивал ей
кольцо, насаженное на гибкий прут. Она взяла его и надела на палец.
Кто не знал о поломке, ни за что не догадался бы о ней
теперь. Кто знал – сказал бы, что кольцо от умелой починки стало едва ли не
лучше. Как прежде, радовали глаз блестящие грани и тонкий узор, сплетённый из
невесомых золотых нитей… Бёдвильд не могла оторвать глаз.
– Возьми и застёжку, конунгова дочь, не то позабудешь.
Бёдвильд не глядя потянулась за фибулой… и железные клещи
сомкнулись у неё на запястье! Бёдвильд даже не вскрикнула…
Не было больше хозяйской дочери и раба. Был победитель,
взявший добычу. И пленница у его ног.
Бёдвильд смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Волюнд
стоял над ней – цепко стоял на изувеченных ногах, придерживая свои кандалы…
Наконец Бёдвильд выдавила из себя:
– Что… ты… задумал?..
Волюнд засмеялся. Бёдвильд никогда в жизни не слышала ничего
более страшного. Он сказал:
– Нидуд, старый волк, тебе родной отец. А Хлёд и
Эскхере, его волчата, твои любимые братья. Так что, по-твоему, у меня на уме?
Бёдвильд всхлипнула.
– Сакси… ты… ты не тронул его… я…
Волюнд огрызнулся:
– Я вижу, тебе было бы легче, если бы ты нашла здесь
его череп, оправленный в серебро!
Бёдвильд съёжилась, всё тело охватил ледяной холод. Страшно
кончалась её жизнь, ещё толком и не начавшаяся…
Какое-то время Волюнд молча разглядывал беспомощную
конунгову дочь. А потом усталым движением опустился на мох и застыл в той же
позе, в которой сидел, когда Бёдвильд вошла. Его ноги касались её подогнутых
колен. Он сказал:
– Прости меня, Бёдвильд. Я должен был знать с самого
начала, что не смогу причинить тебе зла.
Он протянул ей фибулу на ладони, и ладонь была тёплая и
твёрдая от мозолей, как ясеневая доска. Бёдвильд взяла пряжку и застегнула у
себя на плече.
Волюнд к ней больше не обращался; наверное, он ждал, чтобы
она ушла и оставила его одного. Бёдвильд подобрала с пола принесённый с собой
узелок и распутала туго стянутые концы. Она сказала:
– Вот возьми, это мёд… А этим ты, если хочешь, можешь
помазать свои ноги…
