Проводив Гудмунда, Халльгрим немедля послал Видгу за
Эрлингом в Торсхов.
– Расскажешь ему, что случилось, – напутствовал он
сына. – Пусть собирается и приводит сюда кнарр. Чтобы завтра же отплыть. И
пускай возьмёт с собой рабов, какие пригодятся в пути.
Вот так: сколько зим прожито здесь, не один десяток и не
два, и всё рушится в течение одного дня…
Видга кликнул Скегги и потащил лодку к воде. Разрисованный
парус заполоскался, потом, обтянутый, принял в себя ветер и мелькнул за сваями
бухты. Халльгрим проследил за ним взглядом и окончательно решил про себя:
маленького сынишку рабыни надо будет взять. Всё-таки отцом Скегги был викинг. И
наконец-то это стало заметно. И Видга рассказывал, будто заморыш складывал
песни.
А Видга сын хёвдинга прислушивался к знакомому журчанию под
килем, и оно впервые заставляло его хмуриться, сумрачно глядя вперёд. А ведь
сперва он даже обрадовался предстоявшему великому походу. И рассказал об этом
отцу: сколько всего повествуют о подвигах былого, и всегда смельчаку приходится
оставить свой дом! Халльгрим хёвдинг выслушал его, не перебивая. А потом так же
молча отвесил подзатыльник, от которого посейчас звенело в ушах.
Видга тогда обиделся на него, отошёл. Теперь он гнал свою
лодку знакомым путём в Торсхов, и обида понемногу его оставляла. Он вдруг
подумал о том, что, даже если лодочку привяжут к корме корабля и возьмут её в
путь, – ему, Видге, придётся разворачивать над ней парус совсем у других
берегов… По Торсфиорду ему больше на ней уже не ходить. Никогда.
Никогда!
Внук Ворона повторял про себя это слово и, как мог, пытался
постичь его смысл. Выходило нечто похожее на бездонный колодец, наполненный
густой темнотой…
Видга смотрел на залитые солнцем утёсы – в последний раз! И
что-то в нём сопротивлялось пониманию, хотело проснуться и настойчиво шептало,
что всё это пройдёт.
Когда судьба встает перед дверью, от неё не закроешься на
засов…
Эрлинг Приёмыш явился в Сэхейм ещё до вечера; его пузатый,
вместительный кнарр сидел в воде низко. Поздоровался с братьями, и они увели
его в дружинный дом, на совет.
Звениславка уже знала, что на этом кнарре, где было много
места под палубой, предстояло ехать и ей. Женщинам да малым ребятам не место на
боевых кораблях. А те, чёрный да пёстрый, уже тяжко покачивались рядом с
кнарром, вытащенные из корабельных сараев. Тоже навсегда! Звениславка смотрела
на них и казалась сама себе малым листком, сдунутым с ветки, унесённым неведомо
куда… Ветер злой, в какую сторону теперь подуешь?
Она складывала своё добро – и, правду сказать, не так-то
много его было. Всё больше подарки Хельги Виглавича: застёжки-фибулы и к ним
плащ меховой, да сапожки, да шапочка кунья, любимая. Да ещё самое драгоценное:
ровные берестяные листки, исчерченные острым писалом. Случись спасаться, их
схватит, остальное хоть гори.
Жаль мастера Иллуги: умер зимой…
Потом подошёл Видга и сказал, чтобы она шла в дружинный дом.
Дескать, ждут. Да велел поспешать.
И зачем бы?
Проходя по двору, она ещё раз посмотрела на бухту.
Кораблики, кораблики, куда побежите! Видга толкнул дверь дружинного дома,
пустил её внутрь. Женщины сюда нечасто входили.
Звениславка вошла и увидела, что этот просторный дом впервые
не мог удобно вместить всех собравшихся под его крышей. Люди стояли и сидели
прямо на полу, забирались, поджимая ноги, на лавки, к бревенчатым стенам.
Только трое Виглафссонов сидели, как обычно, на хозяйской скамье.
И на стене над их головами висело, как прежде, оружие и
щиты.
Все были здесь. И жившие в Сэхейме, и Эрлинговы люди, и
старый Олав с троими сыновьями-кормщиками, и Рагнар с Этельстаном – бок о бок,
словно никогда и не дрались… И даже вольноотпущенники, только что принявшие из
хозяйских рук рог с пивом и свободу. Эти крепкие молодые парни, всё ещё плохо
верившие в случившееся, сидели тише всех – по углам, возле двери…
Видга поставил Звениславку против хозяйского места и сел.
Хельги поднял глаза, посмотрел на неё и отвёл взгляд… И Звениславка вдруг
почувствовала, что начинает дрожать. Ей стало страшно – отчего?
– Ас-стейнн-ки! – сказал ей Халльгрим, и люди в
доме притихли. – Те купцы, что украли тебя из дому, шли всё время водой?
Она ответила растерянно:
– Да… почти… там один волок был, в весской земле.
Сын Ворона кивнул, а длинный дом слегка загудел, так, словно
она сказала что-то очень важное. Но Халльгрим заговорил снова, и все разговоры
мгновенно умолкли.
– Ты говорила ещё, будто тебя любит какой-то конунг,
владеющий землей в Гардарики. Это так или ты это придумала для Хельги?
Крепкие стены покачнулись у неё перед глазами… Ох, стоял же
над светлой Медведицей, на крутом бережке, родной Кременец! И будто бы уже
прямо к нему, к деревянным стенам-забралу, подходил по широкой реке – рукой
подать – драконоголовый морской корабль! И вот, вот он – сейчас отзовётся –
чёрный всадник в плаще, вылинявшем от солнца и дождей… Сказка ли мстится, или
вправду не зря на что-то надеялась, не зря плакала о нём мало не всякую ночь?!
– Это так, – ответила она тихо.
Тут Халльгрим незаметно покосился на брата. Хельги сплел
пальцы и сжал их, и побелели суставы. Он сидел неподвижно и молчал…
– Думается мне, – сказал Халльгрим, – у этого
конунга нам повезёт больше, чем в других местах. Если, конечно, он ещё сидит в
своём дворе. И если нас самих не перебьют по дороге какие-нибудь венды… –
Помолчал и добавил: – Иди, Ас-стейнн-ки.
2
В самую ночь перед отплытием случился переполох: маленькая
смуглая Унн родила Сигурду долгожданного первенца… Женщины быстро подоспели на
помощь. Зеленоокая Гуннхильд и Звениславка, которой нынче было не до сна.
Они-то и приняли крепкого беленького мальчишку, явившегося начать жизнь в пути.
Сигурд, выставленный за дверь, страдал едва ли не больше
жены.
– Это Олав! – сказал он, когда в доме закричал
младенец. – Я назову его Олавом…
Он не поверил бы, если бы ему показали дочь.
Отец и братья пришли взглянуть на новую родню…
– У нас ещё никогда не приказывали вынести
младенца, – сказал Можжевельник. – Славно, что у меня есть внук… Хотя
и нелегко тебе будет, Сигурд, сохранить его в пути!
Но счастливый Сигурд не желал думать ни о чём худом.
– Я ведь пойду кормщиком на кнарре, – сказал он
отцу. – Я всё время буду поблизости. И если случалось, чтобы сыновья
рождались не вовремя, то я о таком не слыхал!
Он взял малыша на руки и окропил его водой из чаши, которую
подал ему Бьёрн. Так он признавал сына своим по закону и облекал его всеми
правами и тяготами наследия… Ибо придёт срок, и укроет старших прощальное пламя
погребальных костров. Тебе, мальчишке, достанется отцовское добро и его место
подле вождя – не осрами! И отцовская земля, если только она будет, эта земля. И
меч отцовский: продолжать старые распри.
