– Поднять якоря!
Странно, глухо прозвучал его голос, привычный к приказам,
способный перекрыть и шум битвы, и завывание бури. Никогда ещё он не отдавал
команды тяжелей…
Один за другим три корабля вышли из бухты в фиорд. Вёсла
стонали в гребных люках человеческими голосами.
И поплыло, отодвигаясь назад… Двор, ещё хранивший их следы.
И туша жертвенного быка посередине тёмного пятна на песке. Дружинный дом,
увенчанный ветвистыми рогами оленя. Весь Сэхейм – Морской Дом, вдруг
сделавшийся таким маленьким в своей бревенчатой ограде, у подножия огромных
каменных гор… И сами горы словно бы зашагали по берегу, то заслоняя друг друга,
то вновь открываясь. И казалось, будто это толпа давно поверженных великанов
вышла проводить корабли…
И солнце выплывало из-за этих гор, и больше никогда и нигде
не придётся увидеть такого рассвета.
Никогда!
На кнарре у Эрлинга Скегги потянул за руку Звениславку:
– Смотри!
Скегги указывал вперёд, на чёрный корабль, туда, где на
корме у рулевого весла стоял Халльгрим хёвдинг. В голосе мальчика звучали жуть
и восторг:
– Смотри! Он не оглядывается назад!
Тут Звениславка села на палубу прямо там же, где стояла, под
парусом. Спрятала лицо в коленях и заплакала. Сама не знала, от горя или от
счастья. Наверное, всё-таки от горя: разве не прожила она здесь целый год, с
этими людьми, их жизнью? Как радоваться их горю? Хотя бы оно и обернулось
счастьем для неё самой?
Кроме неё, на кораблях не плакал никто.
Халльгрим так и не обернулся, хотя знал, что будет
впоследствии себя за это казнить. Он был вождём. Ему следовало показывать людям
пример…
Лодка рыбака шла за кнарром на верёвке, а сам рыбак стоял на
палубе, разговаривая с Эрлингом Виглафссоном.
– Грозен твой брат вождь! – сказал он ему. –
Но ты, уж верно, знаешь, как к нему подойти, чтобы он послушал совета. Лучше
будет, если он станет держаться открытого моря, потому что у конунга есть люди,
поклявшиеся о его голове. И я не стал бы тут об этом болтать, если бы не видел
их так же, как вижу тебя теперь, и не слышал, о чём они говорили. Ведь они
ночевали у нас, и я не намного их обогнал.
– Что же за люди? – спросил Эрлинг спокойно. А сам
почему-то вспомнил про Эйнара. И как тот погрозил кулаком, плывя прочь от
корабля.
– Это Вигдис Рунольвдоттир, – ответил
рыбак. – Люди говорят, она в большой милости у конунга. Конунг подарил ей
корабль, полный самых отчаянных берсерков, и те слушаются её, как вождя, и
называют – дроттнинг. И она такая же рыжая, как сам Рунольв, и она
действительно его дочь. Я видел её третьего дня.
– Так, – сказал Эрлинг, помолчав. – Пожалуй,
это лучше, что ты заговорил со мной, а не с ним.
3
Эйрик Эйрикссон, брат Гуннхильд, едва не рассердился на
сыновей Ворона за то, что те не пожелали запастись у него ни мясом, ни солодом,
ни хлебом.
– Я же богат, – сказал он им с упрёком. – И
дом мой благополучен. У меня даже в самые голодные годы не случается так, чтобы
не из чего было сварить пива!
Халльгрим ему ответил:
– Твоё богатство растёт на земле, а наше плавает по
морю. Мы добудем себе любые припасы, когда захотим.
Харальд конунг останавливался в Линсетре и пировал у Эйрика
в доме… Эйрик вспоминал об этом, смеясь и почёсывая затылок. И было что
вспомнить! Все знают, как быстро путешествуют слухи. Даже быстрее боевого
корабля. И чего только не рассказывали Эйрику о Харальде Косматом! Немыслимое
дело – принимать этого конунга у себя. Устроишь пир небогатый, обидится. По
достоинству не почтили! А развернись с угощением – снова обида. Хочет, стало
быть, своенравный одальман похвалиться могуществом, показать, что и не думает
бояться правителя страны. Хоть бросай землю и дом да беги куда глаза глядят!
Эйрик в горы не побежал. Встретил знатного гостя и как-то
сумел и ему угодить, и своего достоинства не потерять. Кончилось тем, что
близкий друг Харальда, Рёгнвальд ярл, даже оставил в Линсетре сына. Оставил в
знак доверия, как залог… Оставил бы и Харальд, да не было ещё у молодого
конунга сыновей.
Видел Эйрик и Рунольвову дочку… Видел подаренный ей корабль.
От неё самой и узнал о немирье в Торсфиорде. И успел испугаться, как бы Вигдис
не надумала выместить на нём зло. Но и люди Вигдис дурного ему не сделали…
– Теперь не было бы тебе худа, – сказал ему
Хельги. – За то, что ты пустил нас переночевать!
Но Эйрик только покачал головой:
– Не станет Харальд наказывать вставшего за родню. Вот
если бы я не пустил вас во двор, тогда он первый сказал бы, что я трус. Да,
пожалуй, и с земли бы согнал.
Гуннхильд долго обнимала Эйрика и его жену. Потом на
кораблях снова подняли паруса… С берега махали вслед, пока можно было видеть.
Махали длинными полотенцами: пусть будет дорога гладкой и ровной, как эта
мягкая ткань! Пусть Лебединая Дорога вскипает волнами не выше тех, что
рождаются на развевающемся полотне.
– Послушай-ка, Эрлинг! – позвал Хельги, пока три
корабля шли ещё рядом и можно было переговариваться. – А скажи, Эрлинг, не
приглашал тебя Эйрик остаться? Не спрашивал, что ты, домосед, делаешь с
викингами в море?..
Халльгрим на своём корабле поставил ухо ветру.
– Приглашал! – долетело над водой.
Хельги приставил ладони ко рту:
– Ну и что ты?
Приёмыш задорно ответил, одолевая расстояние:
– А что видишь!
Он мог бы ещё добавить, что Эйрик предлагал им с Гуннхильд
хотя бы оставить в Линсетре на воспитание маленьких сыновей. Эйрик обещал
вырастить из них достойных мужей. И твердил, что Линсетр безопасен, особенно
нынче – у конунга под рукой… А плавание – как угадать, что ждёт впереди? А в
Гардарики? Эрлинг и Гуннхильд отказались в один голос.
– Спасибо тебе, родич, – сказал Приёмыш. – Но
мы ведь идём не в поход. Мы не вернёмся…
Три корабля уходили на юг. Два драккара, чёрный и расписной.
И кнарр, короткий и круглый подле боевых кораблей.
День за днём шагали вдоль левого борта сине-зелёные берега.
Испещрённые чёрными и серыми скалами, прорезанные расщелинами фиордов. То яркое
солнце горело над ними в вышине, то наплывала холодная тень облаков… В
гранитной броне, в копьях розовых сосен, отороченная белоснежными бурунами, во
всей своей весенней славе – земля Норэгр! Родная земля. Халогаланд, потом
Страна хёрдов – Хёрдаланд, потом Агдир…
Скоро останется позади и остров, к которому год назад
прибило погубленный штормом немецкий корабль. А потом берег круто повернёт на
восток, пропуская корабли в Восточное море, которое словене называли Варяжским.
А там – считанные переходы, и зазвучит вокруг словенский язык… Не позабыла его,
Звениславушка? Не разучилась ли петь?
