И вот однажды явилась к нему женщина по имени Гевьон,
красивая на диво, и попросила разрешения спеть. Конунг ей позволил. И пока
звучал её голос, сидел не шелохнувшись. А потом только всего и сказал:
– Останься здесь, светлая Гевьон, будь всегда около
меня. Или возьми в награду что пожелаешь…
И тогда Гевьон будто бы попросила у конунга столько земли,
сколько сумеет унести за один раз.
– Малым довольствуется Гевьон, – ответил Гюльви
конунг. – Но раз уж ты не хочешь остаться здесь со мной, пускай будет
по-твоему…
Тогда-то Гевьон кликнула к себе четверых могучих сыновей, да
и обратила их в быков. Запрягла в плуг и стала пахать… И на диво большой пласт
поднял тот плуг: со скалами, с деревьями, с целыми лесами, со стадами вепрей,
ревевших от ужаса! Поднатужилась четверка быков и уволокла его в море. И стал
посреди моря остров Селунд. Потом там поселились датчане. Вот сколько земли за
один раз унесла красавица Гевьон!
А глубокую рану в теле земли быстро заполнила целительница
вода. И стало в Свеарике озеро Лёг. И долго ещё дивились люди тому, как странно
схожи его заливы с мысами острова Селунд…
Порывистый ветер шумно ударял в паруса. Боевой корабль то
стремительно вспарывал чёрно-сизые волны, то лебедем скользил между островов.
Звениславка жадно глядела по сторонам – на берега. Чем
дальше от моря, тем меньше голых скал, всё больше песчаных холмов и ярких,
издалека видных обрывов. Земля славная! И народ здешний, свеи, почаще урман
заезжали в русские пределы. И миром и войной, это уж как всегда… А в городе
Бирке часто видели русских купцов. Может быть, и теперь там стоят?
По озеру, не опасаясь друг друга, сновали туда-сюда
проворные корабли. С тех пор как семнадцать зим тому назад Анунд конунг открыл
Бирку датчанам, здесь стало людно. Со всех сторон спешили гости к острову,
похожему сверху на плоский хлеб, обкусанный с юго-западной стороны. Этот остров
и селение на нём хорошо знал весь Север. Здесь самые отчаянные викинги
вкладывали в ножны мечи и превращались в мирных торговцев. Здесь встречали
людей с далёкого Востока, темнолицых, с завитыми или выкрашенными бородами, в
странных одеждах; бородатых южан с крестиками на загорелых шеях и с золотом в
кошельках; вендов из Юмны и Старграда в узких змееподобных лодьях-снекках, за
которыми не могли угнаться драккары; и словен, никогда не расстающихся с
оружием, – из Ладоги, из Нового Града…
Шли в Бирку корабли Халльгрима Виглафссона. Дней десять
можно было потратить на то, чтобы походить по шумному торгу, пополнить припасы,
посмотреть товары и людей… Спешить некуда: тот исландец на прощание рассказал
Хельги, что на великой реке Нюйе ещё не сошёл лёд.
Мужчины и женщины одинаково старательно прихорашивались,
надевали лучшие одежды, украшения. Никто не хотел выглядеть неряхой и бедняком.
Даже вольноотпущенники…
А город, ни от кого не прячась, лежал себе на открытой
прибрежной низине. Бревенчатые настилы начинались от самой воды и, не
сворачивая, шагали между рядами деревянных крепких домов. За домами виднелась
увенчанная башенками серая от дождей стена. Стена обнимала весь город – от
причала до причала. И всё вместе это походило на молодой месяц, уложенный
рожками к озеру. Улицы пестрели народом: купцами, воинами, женщинами, рабами,
детьми…
Гавань перед городом защищал длинный ряд брёвен, насмерть
вколоченных в дно. Между сваями не протиснулась бы лодка, не говоря уже о
боевом корабле. В Бирке стояло сильное войско, здесь не опасались таких, как
Халльгрим и Хельги. Страшен был только очень сильный враг вроде беглого Анунда
конунга с его тридцатью двумя кораблями. Но такого набега в ближайшее время не
ждали.
Три лодьи беспрепятственно вошли в гавань, спустили паруса и
бросили якоря в мелкую прибрежную воду. И скоро от каждого отчалило по лодке со
счастливцами, которые первыми попадут в город.
В той, что отвалила от чёрного корабля, среди воинов сидел
Видга сын хёвдинга и рядом с ним Скегги – разлучить этих двоих с некоторых пор
сделалось невозможно. Некрашеная рубашонка Скегги сияла новыми рукавами,
которые заботливо пришила к ней Ас-стейнн-ки. Скегги старательно охорашивался в
этих обносках – ему хотелось, чтобы Видге не было стыдно с ним ходить.
Ещё на палубе Видга показал ему кожаный кошелек:
– Здесь целых две марки! У меня было своё серебро,
потому что я ходил в походы, но отец дал мне ещё и сказал, что я могу купить
всё, что только захочу!
Скегги смотрел на него с завистью и восторгом:
– Всё, что захочешь?
Видга помялся и добавил для справедливости:
– Отец сказал, что на очень большую глупость здесь не
хватит всё равно…
Когда нос лодки ткнулся в сваи причала, люди выбрались на
берег и разошлись, кому куда захотелось. Один только Этельстан, сам вызвавшийся
покараулить, никуда не пошёл. И лениво растянулся на дне судёнышка, подложив
под голову шапку. Кому другому эта Бирка, может, и впрямь казалась донельзя
многолюдной и шумной. Англа, родившегося в Эофорвике, удивить было трудней.
Этельстан прикрыл глаза от солнца натруженной в гребле рукой… Десять дней –
срок немалый. Пожалуй, и он ещё погуляет по улицам, полюбуется диковинками… а
может быть, и встретит кого-нибудь из родных мест!
Глаза англа были полузакрыты, но шутники из тех, что любят
обдать водой, а то и перевернуть задремавшего сторожа, обходили его лодку
стороной.
Звениславка, приехавшая на другой лодке, настороженно
оглядывалась по сторонам… А ну как мелькнут в толпе знакомые глаза, прозвучит
родная словенская речь! Ждала, замирала в ожидании – и страшилась. Не свои ли
словене выкрали из дому, запихнули в душный мешок, повезли на лодье –
заморскому купцу продавать! Хорошо ещё, в Ладоге, а не здесь. Не то, наверное,
на берег бы нынче не сошла.
Пожилая женщина с добрым лицом, к которой Звениславка в
конце концов отважилась подойти, показала ей зелёные макушки сосен, торчавшие
над крышами домов:
– Они отплыли только вчера. Вон там они ставили своих
богов и просили у них прибыли!
Ладно – десять дней протекут как один… А там – два-три
перехода, и почти что дом! И свои лица, а не заезжие незнамо отколе, истинно
свои!
А по сторонам продавалось всё, чего только могла пожелать человеческая
душа. От хлеба и мёда до панцирей и секир! Тонкими, благородными голосами пели
стеклянные кувшины и кубки, изделия франкских мастеров с далёкого Рейна…
Драгоценными искорками переливались биармийские меха. Маленькими солнцами горел
жёлтый янтарь, и дивные мошки смотрели из него на людей. Шелестели орлиные
крылья в руках голубоглазых людей из-за моря, из Эйсюслы… Вспыхивали на свету
невесомые ткани, приехавшие с другого конца населённой земли. Извивались
рогатые каменные ветки с острова Готланд. Привораживали глаз невиданные
раковины далёких южных вод. Ржали, били копытами горячие нетерпеливые кони…
Сверкали золотым шитьём изделия местных мастеров: подушки, ленты для девичьих
волос… Блюда с чеканными узорами и подвески-лошадки с зелёными камнями вместо
глаз!
