– Как мыслишь, Лют, куда путь держим? – спросил
князь нежданно. Лют отозвался тотчас:
– Мыслю, в Круглицу, Мстиславич…
Чурила недаром велел ему оставить оружие дома. Лют знал –
разлучить князя с мечом могла лишь одна боязнь. Боязнь, что слишком велико
будет искушение выхватить его из ножен.
Чурила сказал:
– А ты за воротами меня подождёшь.
Лют, всегда слушавший его беспрекословно, на сей раз
возразил, и твёрдо:
– Не гневайся, господине, ослушаюсь. Где твоя голова
ляжет, там и моя.
…Давным-давно, восемнадцать лет назад, Вышата Добрынич
привел в дом юную красавицу жену. Справил богатую свадьбу, а минул положенный
срок – и боярыня родила ему дочь.
Вышата, мечтавший о сыне, на девчонку едва посмотрел. Назвал
её, точно выругал, – Нежеланой. О чём они говорили тогда с боярыней, никто
не слыхал, но очень скоро во дворе появилась меньшица. В лесу повстречал Вышата
бортникову дочь Долгождану, и поистине долгожданной показалась ему её молодость
и красота… Целый день провёл боярин в её доме, глубоко в лесу. Попил парного
молока, пожевал пахучих медовых сот. Да и увёз приглянувшуюся девушку к себе.
Отцу её с матерью оставил кошель серебра. А на другой день
ещё прислал коня.
И жить бы да поживать боярским жёнам в согласии и любви, да
не вышло. Появление меньшицы подрезало молодую боярыню, как коса берёзку… И
случилось так, что ещё через год, в один день, родилось у Вышаты от обеих жён
сразу два сына. Старшей, правда, такой подвиг и впрямь пришёлся не по силам. В
тот же вечер умерла, бедная, у Вышаты на руках.
Тут только понял боярин, чего лишился… Новорожденного
сынишку назвал Любимом. Надышаться на него не мог. А Долгождану с её малышом не
то отпустил, не то прогнал обратно в лес. Сделал подпегой. Брошенкой. Недобрые
языки повадились звать Люта Долгожданичем – до тех пор, пока не вымахал парень
да не начал бить всех подряд нещадно…
Годы, однако, минули быстро, и дети выросли – отцу наказание
и насмешка. Дочь Нежелана лучше всякого парня носилась на резвом коне, на скаку
попадала в ивовый прутик, охотилась с соколом, примеривала руку к мечу… Ни дать
ни взять поляница, в кого только пошла? Сын Любим гляделся в хазарское
серебряное зеркальце, одежды носил тоже хазарские – шёлковые, под кольчугой,
того и гляди, изорвутся… Лют Нежелану звал сестрой, любил её крепко. Любима
презирал. Вышату за пятнадцать лет ни разу не назвал отцом.
Вот так.
С круглицкого забрала их заметили сразу – знать, ожидали.
Встретили улюлюканьем.
– Лопату сюда! – расслышал Чурила хохочущий голос. –
Лопату дайте, колодезник пожаловал!
Голос был вроде того самого Вячка, что приезжал с Радимом в
Кременец. Со стены полетела добротная окованная лопата, съехала по отвесному
склону холма, прочертила пыльную полосу, шлёпнулась на дорогу. Лют покраснел
так, что не стало видно веснушек, а Чурила – точно не заметил.
Остановились перед воротами. Сверху высунулась лохматая
голова – и впрямь Вячко! – и спросила, перекрывая гвалт:
– Зачем пожаловали, дорогие гости? Забыли что?
– Отвечай, – сказал Чурила негромко.
Лют встал в стременах. Новые, удобные были стремена, диво,
не резали ногу сквозь мягкие кожаные сапоги. Лют звонким молодым голосом
крикнул:
– Князь кременецкий Чурила Мстиславич с князем
круглицким Радимом Радонежичем говорить хочет!
– Молодец, – похвалил Чурила тихо. А со стены
отозвались:
– Князь наш Радим спит и будить не сказывал…
– Проснётся, донесём… если не позабудем!
Ох, какой смех сопроводил эти слова! Лют взвился в стременах
как подстёгнутый – ответить. Но куда там. Железная рука князя взяла его за
пояс, усадила обратно.
– А нам спешить некуда, – услышали наверху голос
Чурилы. – Повременим!
Чурила Мстиславич проснулся от прикосновения к плечу и
первым делом посмотрел на солнце: долго ли спал. Но нет, тени почти не
сдвинулись.
– В трубу трубят, княже, – тихо говорил
Лют. – Зовут!
Чурила сел.
– Пусть трубят…
Он всё-таки дождался, чтобы в Круглице растворили ворота, и
седой боярин, подъехав, отвесил ему поясной поклон:
– Пожалуй в город, Чурила Мстиславич, князь Радим тебя
просит.
Нет, здесь не все ещё позабыли, не могли позабыть! Недаром
два города походили друг на друга, как два брата. Такая же улица, вымощенная
половинками брёвен. Та же ореховая шелуха под копытами, тот же дремучий бурьян
по углам. Через заборы со дворов выглядывали любопытные кругличане: жёны с
мужьями, деды с бабками, парни, девушки, шумливая ребятня…
Лют ехал за князем, напрягшись пружиной и не моргая ни
вправо, ни влево. Покачивалась перед ним беззащитная спина Чурилы – отрок был
готов в любой момент прыгнуть вперёд, заслонить.
Впрочем, на княжеский двор они въехали благополучно.
– Где хозяин? – спросил Чурила, останавливая
коня. – Не вижу!
– Зову, господине, – засуетился боярин. Было ему
неловко. Кликнул отроков – те убежали. Скоро в доме растворилась дверь, и
Чурила углядел Радима.
Радим, знать, только поднялся из-за стола: вышел, утирая
губы, неподпоясанным… И спросил с порога, уперев руки в бока:
– Зачем пожаловал? Я не звал!
Чурила спрыгнул наземь, пошёл вперёд, как на охоте, мягко,
недобро. Спешился и Лют, пошёл следом за князем, и круглицкий челядинец подошёл
присмотреть за конями, но Соколик не по-лошадиному ощерился – кругличанин
отскочил.
Чурила остановился в двух шагах от Радима.
– Неласково встречаешь, Радонежич, а зря, –
проговорил он спокойно. – Я тебя не так привечал…
Голубые глаза Радима позеленели.
– Ещё плётки хочешь, колодезник?
Чурила молчал.
Радим не глядя двинул пальцами, и весёлый Вячко вложил ему в
руку гремучую плеть. Витым ремнём Радим щёлкнул себя по сапогу:
– Пошёл прочь!
Лют оглядывался, как затравленный зверь. Кольчугу не
сдерёшь, но уж меч он у кого-нибудь да выхватит. И держись тогда, князь Радим,
держись, круглицкая дружина.
Чурила молча смотрел Радиму в глаза.
– Угощайся! – крикнул круглицкий князь. Взвилась,
свистнула плеть! Но никто ещё не смеялся над Чурилой Мстиславичем два раза
подряд. Словно ветром подхватило Радима. Приподняло в воздух… да так ахнуло
оземь спиной, что с хрипом оборвался в груди вздох.
Чурила же выпрямился над ним и обвёл глазами двор, и во
дворе стало тихо. Старший брат проучил младшего. И за дело.
