Кончилось это совсем неожиданно.
Была у Бёдвильд любимица рабыня, молоденькая девочка по
имени Хильд. Когда-то она жила далеко на юге, в тёплой, щедрой стране, где
солнце выше поднималось на небосклон и дольше задерживалось в своём дневном
беге, а в зелёных заливных лугах текли спокойные полноводные реки. Хильд тогда
говорила на другом языке и имя носила тоже другое. Но прошлое редко всплывало в
её памяти, ведь большая часть её жизни прошла здесь, в доме Нидуда, конунга
ньяров. В день, когда она несмышлёной малюткой попала ему в руки, его дружина
выстояла в жестоком бою; вот он и назвал её Хильд, то есть «Битва».
Она была тихая-тихая, что мало соответствовало её имени.
Никто не слыхал от неё резкого слова. Но зато молодая хозяйка была ей больше
подругой, чем госпожой. И Бёдвильд очень огорчилась, приметив однажды, что
любимица как будто начала сторониться её. А потом – попросту избегать.
Однако не дело дочери Нидуда искать расположения рабыни, и
Бёдвильд так ни о чём и не спросила её.
А время шло себе – и вот однажды Бёдвильд проснулась в самой
середине ночи, когда длинный дом оглашался лишь мерным дыханием спавших. А
разбудило её тоненькое всхлипывание, и доносилось оно оттуда, где обычно
укладывалась темнокудрая Хильд.
Бёдвильд прислушалась, потом встала. Огонь давно потух в
очаге, и сквозь дымовое отверстие крыши заглядывали крупные звёзды. Бёдвильд
завернулась в одеяло и неслышно прокралась на другой конец дома. Слух не
обманул её: плакала действительно Хильд. Плакала горько и безутешно, с головой
закутавшись в мех.
Прикосновение заставило невольницу вздрогнуть и затаиться.
Только учащенное дыхание выдавало её в темноте.
– Хильд!.. – вполголоса окликнула её
Бёдвильд. – Хильд, милая, кто тебя обидел?
Рабыня не отозвалась. Подсев, Бёдвильд долго тормошила её и
наконец с большим трудом добилась ответа:
– Теперь ты накажешь меня, Бёдвильд…
– Я? Да что же ты мне такого сделала?
Хильд прижалась заплаканным лицом к её коленям.
– Я украла у тебя…
Бёдвильд невольно схватилась за палец – колечко было на
месте. Она улыбнулась:
– Что же ты могла у меня украсть?
У несчастной Хильд застучали зубы:
– Я украла у тебя любовь… Любовь Рандвера…
Бёдвильд почувствовала, как внутри что-то напряглось и сразу
же отпустило. Пожилой бородатый раб, спавший около Хильд, перестал храпеть и
заворочался во сне. Бёдвильд сказала:
– Идем ко мне. Там никого рядом нет.
Поднялась и скользнула к своей давно остывшей постели. И
Хильд поплелась следом за хозяйкой, низко опустив виноватую голову и волоча по
полу одеяло.
Они легли и прижались друг к другу, и Хильд стала
рассказывать. Тут-то выяснилось, что Рандвер, с которым Бёдвильд была вовсе не
ласкова, разглядел в доме Нидуда молодую красавицу рабыню…
– Он говорил… – всхлипывала Хильд, – он
говорил, что увезёт меня и сделает своей женой… а сегодня я сказала ему, что у
него будет наследник… я хотела порадовать его…
Бёдвильд обняла её под одеялом, стала гладить по голове:
– Он, наверное, отказался от тебя, Хильд?
– Он сказал, что ему нет дела до сына рабыни…
Она снова заплакала. Бёдвильд шепнула ей на ушко:
– Случалось так, что сыновья рабынь вырастали в славных
вождей. Не плачь, Хильд, я на тебя не сержусь.
Успокоенная её словами и лаской, рабыня понемногу уснула, а
Бёдвильд долго ещё лежала с открытыми глазами, обдумывая услышанное.
Ничего особенного Рандвер, конечно же, не натворил. Редкий
конунг, способный прокормить несколько жён, пренебрегал этой возможностью. А уж
рабынь, деливших ложе с хозяевами и их сыновьями, вовсе никто не считал… И
Бёдвильд прекрасно знала об этом. Ведь она сама была дочерью пленницы.
Потом она мысленно поставила Рандвера рядом со своим
кузнецом. И улыбнулась в темноте.
Утром Рандвер, как обычно, ласково с нею поздоровался, но
она не ответила. Прошла мимо него, крепко стиснув свои кулачки, которых не
боялся даже Сакси. И направилась к отцу.
Нидуд конунг выслушал её, наматывая на палец длинный
седеющий ус. Ему было смешно, но он ничем этого не выдал. А ближе к полудню он
остановил Рандвера возле ворот. Он сказал:
– Рандвер, моя дочь жалуется, будто ты предпочел ей
рабыню. Это так?
Рандвер и не подумал оправдываться.
– Неужели ты, Нидуд, сам никогда не был молодым?
Нидуд прищурился.
– Я был молодым и не успел ещё этого позабыть, и
поэтому-то у меня нет для тебя ни слова упрека.
Рандвер сказал:
– Зато Бёдвильд, я вижу, думает иначе. Жаль, я этого не
знал!
Нидуд ответил:
– Действительно, жаль. Мне странно было слушать её, но
она не хочет тебя видеть по крайней мере до весны.
Рандвер кивнул. До весны так до весны! Не такая уж долгая
отсрочка. А дома рабынь будет не меньше, вот только Бёдвильд не сможет отсюда
их пересчитать.
Уже садясь на коня, чтобы уехать, он сказал:
– Когда Бёдвильд станет моей женой, она пожалеет, что
нынче меня отослала.
Нидуд, вышедший его проводить, грозно нахмурился:
– Что ты сказал, повтори!
Рандвер весело рассмеялся.
– Я сказал, что люблю твою дочь. У меня её ждут наряды
и почёт, а она сама себя заставляет ждать. Я сватов пришлю весной, Нидуд
конунг.
Нидуд кивнул и ответил:
– А я между тем подумаю, какой выкуп с тебя взять. И
что бы такое подарить вам на свадьбу!
…Далеко, далеко на севере, там, где малосведущие южане
помещают границу Страны Великанов, стоял высокий и длинный дом, почти точно
такой же, как тот, что принадлежал Нидуду, конунгу ньяров. Дом стоял на
скалистом морском берегу, а внизу, у подножия исполинских утёсов, заметало
снегом корабельные сараи и в них – четыре острогрудых боевых корабля.
Давным-давно не видели они солнечного света, и лишь разноцветные сполохи
бороздили над ними чёрное небо, похожее на бездонную прорубь…
В этом доме Эйстейн скальд жил гостем у Торгрима конунга.
И не раз и не два обновилась в небесах сияющая луна, прежде
чем Эйстейн заговорил о заботе, приведшей его в ледяную страну; ибо не называют
люди приличным, если кто-то нетерпеливо заводит речи о деле, не обжившись как
следует, не познакомившись поближе с гостеприимным хозяином!
Но вот однажды, когда сыновья Торгрима конунга убежали на
лыжах охотиться, а жена и обе невестки занялись домашними делами, Эйстейн решил
наконец, что время пришло.
