И вот как-то Даждьбог и Перун уселись на ласковые колени
Земли и придумали меряться: кто скорее докинет рыжего братца до того трухлявого
влажного пня, Солнце своим палящим лучом или Гроза рдеющей молнией. Позвали
Огонь, а он и не откликается. Наконец сыскали мальца. Взял он, оказывается,
звонкую радугу – тугой лук брата Перуна, – обвил льняной тетивой
деревяшку, вложил острым концом в пустой сучок на другой – и знай себе крутит.
И уже кудрявый дымок завивается там, где дерево касается дерева.
– Горячо, – потрогал и удивился Даждьбог.
– Дай-ка мне, – сказал Перун.
В его сильных руках дело быстро пошло. И вот уж Огонь глянул
на братьев из щели между поленцами, едва не сжёг тетиву. И тут капля пота упала
со лба Перуна прямо на деревяшки, и показалось, будто они сонно шевельнулись в
руках…
– Самое первое пламя, – сказал задумчиво
Даждьбог, – возгорелось между нашими Матерью и Отцом, когда они полюбили
друг друга. Из того пламени мы все родились, оно сияет и в Солнце.
– Из него же все мои молнии, недаром в них
жизнь, – ответил Перун.
И тут уж они не стали тягаться, кому первая честь: разом
вскинули ясный щит и золотую секиру, в два голоса вымолвили заклятие, и двойное
сияние на миг ослепило даже их, Богов. А потом увидели братья, как разогнулись
два корявых сучка, становясь двумя стройными нагими телами, зашевелились,
раскинули руки, впервые вздохнули, потягиваясь и просыпаясь, медленно раскрыли
глаза…
– Мужчина и Женщина, – сказал тихо Огонь. –
Какие красивые!
– И как похожи на нас, – добавил Даждьбог. –
Это не звери, не птицы, не рыбы… назовём их Людьми.
А Перун притянул к себе меньшого братца, широкой ладонью
пригладил огненные вихры:
– Пора и тебе приниматься за дело. Даждьбог – всему
миру светлое око. Я лью дожди и затепливаю жизни. А ты стань самым главным для
этих двоих. Будь им Огнём Любви, Святым Огнём Очага. Гори между ними, пока
стоит этот мир.
На том порешили, и рыжекудрый остался с Мужчиной и Женщиной,
изумлённо глядевшими друг на друга… А Перун и Даждьбог снова поспешили на Небо,
к своим застоявшимся скакунам: не дело замирать Солнцу, негоже клокотать на
одном месте могучей грозе. Но говорят, Перун потом пробовал, не получится ли с
чем-нибудь ещё, как с деревяшками. И один раз повезло: попался в руки кусочек
кости Земли, желвак бурого кремня. Мигом треснул крепкий камень в пальцах Бога
Грозы, вылетела искра, явился быстрый Огонь. От тех половинок кремнёвого
желвака тоже повелся род Людей, и они даже числят себя старше древесных, ведь
камни старше деревьев. Два племени частью смешались, слились, как дерево и
валун, прижавшиеся друг к другу. Но в иных слишком прочно засело родство с
камнями и скалами, и так появились первые Великаны. Вот почему иногда бают,
будто в прежние времена Люди были куда больше и сильнее теперешних, а о рослом
да крепком поныне скажут: ишь вымахал великан!
А те, чьё племя пошло от дерева, до сих пор возводят себя
кто к сосне, кто к дубу, кто к белой берёзе. Бывает, слабых детей несут в лес,
расщепляют крепкий ствол и трижды проносят ребёнка в рану насквозь:
– Забери, деревце, немочь, поделись статью и силой!
Потом стягивают расщеп, и выздоровевший всю жизнь заботится
об избавителе, советуется с ним, ухаживает, поливает. А старцы на склоне дней,
случается, просят светлых Богов превратить их в деревья, и те не отказывают,
коль заслужил человек. Оттого слывут иные деревья праведными: подле них
оставляют Людей недуги, возвращается душевный покой.
Род и рожаницы
И вот ещё какое диво посчастливилось увидеть юному миру.
Земля и Небо так сильно любили друг друга, что их любовь ожила как отдельное
существо – и тоже, подобно им самим некогда, тотчас распалось надвое, на Любовь
Женскую и Мужскую, ибо одной недостаточно – любящих всегда двое.
Бог Род, Мужская Любовь, стал даровать приплод и потомство
всем дышащим тварям, и Люди скоро выучились его почитать: стали делать
изображения и вкладывать в свадебные заздравные чаши, на счастье и многочадие
новой семье. Это Род, говорили, выращивает деревья, это он грудами мечет с
небес кремнёвые камешки, из которых родятся упорные и сильные Люди. Это он –
Свет Небесный, без которого Солнце плыло бы одиноко, как звезда в черноте. И
сколько всего нареклось его именем – не перечесть: урожай, народ, родина, роды…
Богиня Лада стала Женской Любовью. По ней прозвались мудрые
жёны, умеющие сладить семью, завести в доме лад. Великой Богине была по душе
верная супружеская любовь, и мужья с жёнами величали друг друга почти её
именем:
– Лада! Ладо моё!..
Помолвку тогда называли – ладами, свадебный сговор – ладинами,
девичье гадание о женихе – ладуваньем. И, говорят, Люди слыхом не слыхивали,
чтобы кто-то брал в жёны немилую либо насильничал, тащил девку замуж за
постылого, за нелюбого, за неровню…
Великая Лада – Дедис-Лада, Дид-Лада, как звал её один народ,
возникший из кремня, – нипочём не простила бы подобного святотатства…
Она объезжала засеянные поля в зелёной одежде, благословляя
будущий урожай, и шёрстка её коня отливала спелым золотом, как налитой колос. А
мужчины и женщины, держась за руки, шли вслед за нею в поля, где можно обняться
вдали от чужих глаз. Люди ведали: их любовь даёт добрую силу хлебному полю. А
поле отдаривало Людей голубыми цветами и обещало вернуть посеянное сторицей.
Говорят, будто жито росло тогда стоколосым – по сотне тугих, тяжёлых колосьев
на каждом стебле!
Ладу ещё называли Рожаницей, в честь родящего поля и молодых
матерей, которых она незримо обвивала своим поясом, помогая разрешиться от
бремени. Собственных сыновей у Лады было двенадцать – по числу месяцев года, по
числу великих созвездий, что предрекают судьбу-нарок всему сущему на Земле.
Недаром спрашивают доныне:
– Под какой звездой был зачат? А под какой родился?
Звёзды, братья-Месяцы и сама Рожаница Лада дают каждому
человеку Долю – или Встречу, как её ещё называют, – маленькое Божество,
которое следует за хозяином до могилы, трудится и хлопочет, помогает ему. Доли
у всех разные, смотря по тому, какая звезда верховодила на небосклоне. И до сих
пор случается – один человек всю жизнь палец о палец не стукнет, гуляет себе, на
бел свет зевает, и всё равно: что Людям тын да помеха, ему смех да потеха,
вечно у него по два сома в одной верше, по два гриба в ложке. А иной до
рассвета уже в трудах и поту, на вешней пахоте шапка с головы свалится – не
оторвётся поднять, а всё – корка на корке, ни пышки, ни мякиша. Это оттого, что
у одного Доля умница да работница, у другого – лежебока-лентяйка. В сердцах
ругнётся бессчастный:
– Знать, сиротской ночью я появился на свет!
Что тут добавить? Нельзя наново родиться, переменить ту
льняную нить, пряденую нитку Судьбы, которой повили когда-то пуповину младенца,
накрепко привязав его к Доле…
