– Пощади! Пожалей!..
И Перун остановил жеребцов, опустил руку с занесённым
топором. Он ещё не выучился быть беспощадным и разить, когда встают на колени.
– Вы кто таковы? – спросил он незнакомцев. Женщина
указала на мужчину:
– Его прозывают Чернобогом…
Он вправду был весь точно в саже, только усы будто
заиндевелые. Он кивнул на подружку:
– А её кличут Мораной.
Перуну показалось в диковинку, чтобы кто-то не мог назвать
сам своё имя, но пришлых Богов его недоумение перепугало до дрожи:
– Никогда не говори: я такой-то, если не хочешь беды!
Мало ли кто подслушает и сглазит тебя, порчей испортит!
– Порча? – спросил Перун. – Что это такое?..
А про себя почти с жалостью рассудил: должно быть, эти двое
спаслись из какого-то очень страшного мира, отвыкшего от доверия и добра. И
Даждьбог, милуя странников, усмирил своё пламя, прикрыл огненный светоч краем
плаща.
Чернобог и Морана выглядели не только напуганными, но и
голодными, и братья поделились с ними едой.
– Нашего отца, – рассказал им Даждьбог, –
называют Сварогом, то есть попросту Небом, или по-другому Стрибогом, это значит
Отцом-Богом. Оттого Люди своих дядьёв по отцу зовут ещё стрыями. А мать, Землю,
рекут Макошью – Матерью судеб, Матерью снятого урожая. От неё всё богатство – и
зерно в коше, и серебро в кошеле, и овцы в кошаре…
Пришлые Боги слушали, уплетая разделенное угощение, кивали
головами, мотали на ус. Расстались не то чтобы друзьями, но всё-таки поклялись
не чинить друг другу беды. Даждьбог поклялся щитом, а Перун – верной секирой:
– Пускай она выпадет из руки, если я нарушу обет.
Знать бы ещё братьям Сварожичам, что все клятвы Мораны и
Чернобога стоили не больше горсточки снега, тающего, если сжать его в кулаке.
И снова минуло время, и оправившаяся Земля не раз ещё
принесла урожай, и всё было мирно и тихо. Только Даждьбог рассказывал дивные
дива об Кромешной Стране, где позволили поселиться пришлым Богам. Там стоял
теперь такой лютый мороз, что случайно влетевшие облака тотчас опадали наземь
белыми хлопьями, и даже Океан-море покрылся вдоль берега льдом. Однажды Перун
отправился с братом – взглянуть, правду ли говорит. И оказалось, что правду:
пришлось Богу Грозы сверху лёгкой белой рубахи вздевать мохнатую серую
безрукавку. Здесь не к месту был его гром: безмолвная, мёртвая, белая гладь
расстилалась внизу. Даждьбогу тоже всякий раз делалось не по себе, хоть с
недавних пор и завёл он обычай заглядывать сюда каждые сутки ради присмотра.
Он старался скорей миновать неприютное небо, не выезжал
высоко…
– Никогда мне здесь не нравилось, а теперь и
подавно, – молвил он брату. – Всё кажется – не к добру!
Но тому легла на ладонь игольчатая снежинка, тоненькое
колёсико о шести тающих спицах:
– Смотри! Она похожа на знак, которым призывают меня
Люди, – знак Неба и Белого Света, громовое колесо!
И не видели братья пристальных глаз, устремлённых, как
копья, им в спину из глубокой пещеры в Железных Горах, не слышали шёпота
Чернобога, шёпота ночной ведьмы Мораны:
– Век не видеть бы вашего Белого Света, не слышать
вашего смеха! Вот ужо вам, удальцы!..
Кузнец Кий
Бог Грозы стал навещать Богиню Весны, вновь гулявшую по
зелёной Земле. Сказывают, сначала он очень смущался своего огромного роста,
зычного голоса, гривы иссиня-чёрных волос и рыжей, вечно всклокоченной бороды.
Но потом Люди заметили: куда первые жаворонки, вернувшиеся из ирия, туда и
тёмная туча, рокочущая громами. Так вместе и странствовали по свету. А когда
начинали наливаться плоды и Дочь уступала Матери заботы об урожае, вместе
возвращались на небо, и громы Перуна звучали всё неохотнее, постепенно смолкая
– до новой весны. Вот почему праздник Перуна стали отмечать в двадцатый день
месяца липня, по-теперешнему июля, когда цветут душистые липы и гудение пчёл
часто смешивается с раскатами дальнего грома. Пчёлы хорошо знают, пройдёт гроза
мимо или прольётся шумным дождём, знают, стоит ли спешить прочь, прятаться в
родное дупло.
В те давние времена каждый год из лесу в Перунов день выбегали
олени и могучие, длиннорогие туры и сами отдавали себя под жертвенные ножи.
Влагу их крови Люди изливали в круглые каменные алтари, утверждённые перед
изваяниями Перуна, а мясо варили и ели всем родом на священном пиру. И каждый,
зачерпнув в свой черёд из котла, клал ложку наземь чашечкой вверх – затем,
чтобы между пирующими незримо угостился и Бог.
Однажды, идя по лесу вместе с Богиней Весны, Бог Грозы
нечаянно встретил двоих Людей: парнишку-подросточка и с ним кудрявую девочку в
детской рубашонке.
Парень поклонился Перуну низко, почтительно, но безо всякого
страха. А девчушка, спрятавшаяся было за его спиной, бочком подошла к Леле и
робко протянула ей перепечу, сотворённую в образ птахи из сладкого, на меду,
пряного теста. Богиня Весны с улыбкой взяла приношение, и в её руках птаха
немедленно ожила, звонким жаворонком взвилась в небеса.
– Как звать тебя? – спросил Перун паренька. Тот
отмолвил:
– Отец зовёт Кием – Молоточком.
Он, видно, вправду был рукодел: ещё первый пух не
проклюнулся над верхней губой, а на ладонях уже твердели мозоли, и у пояса
висел в ножнах хорошо отбитый, острый каменный нож. Ибо в те времена Люди всё
делали из кости, камня и дерева: ножи, топоры и даже серпы, вставляя кусочки
кремня в изогнутые корневища.
Перун кивнул на девочку:
– Сестрёнка твоя?
Парень залился отчаянной краской:
– Не… мы с ней поженимся… когда она подрастёт!
Бог Грозы повернулся к Леле и увидел на её щеках ответный
румянец, ибо Отец Небо с Матерью Ладой уже сговаривались породниться. И он
сказал:
– Что подарить тебе на счастье, жених? Чего желаешь,
проси.
Кий оказался впрямь не из робких. Он шагнул вперёд и бережно
прикоснулся к узорчатому, звонкому золоту чудесной секиры:
– Мне бы, господине, выучиться делать такие.
– Ну, молодец! – расхохотался Перун. – Да ты
знаешь ли, какой это труд?
– Знаю, господине Сварожич, – ничуть не смутился
Кий. Вытянул нож из хороших кожаных ножен и протянул честно, рукоятью вперёд: –
Погляди, я сам его сделал.
Костяная рукоять завершалась искусно сработанной головкой
красавицы лосихи. Перун вернул нож и поднял голову к Небу:
– Поможем ему, отец?
И Небо ответило. Прямо из синевы пала слепящая молния,
клубок пламени ринулся в подставленную ладонь Бога Грозы. Кудрявая девочка,
пискнув, вновь спряталась за безусого жениха. А тот, проморгавшись, увидел в
руках Перуна кузнечные клещи. Вишнёвый накал медленно покидал их, сменяясь
серым блеском железа. Кий не сразу понял, что это такое, ведь кузнечного дела
никогда прежде не было у Людей. Он знал только – сбылось чудо и осияло всю его
жизнь, никогда уже она не потечёт, как допрежь.
