И внезапно из глубочайшей расщелины взвилось какое-то
грязное покрывало, опутало склонившийся Месяц, помрачило его серебряную
красоту! Забился он в испуге, но не стали слушаться ни руки, ни ноги, хотел
звать на выручку – ан и голоса нет. Не простой – колдовской была та грязная
пелена, а метнула её злая Морана, давно заприметившая красивого молодца, чужого
любимого жениха…
Не дождалась милого Утренняя Звезда, кинулась за помощью к
братьям. Переглянулись Сварожичи… и во весь скок пустили коней к Железным
Горам. Сразу догадались, что виною всему было запретное любопытство.
Знакомым путём устремились Даждьбог и Перун в бездонную
пропасть… а Люди, сидевшие по лесам, только видели, как гневно-алое Солнце
садилось в чёрную, трепещущую молниями тучу, окутавшую ледяные вершины.
Глубоко под землёй нашли братья пещеру, всю выложенную
сверкающей медью. Прошли, не оглядываясь. Вступили в другую, серебряную,
усеянную дорогими камнями. И здесь никого. А третья пещера горела жарким
золотом, и тут остановились Сварожичи. Увидели стол, весь залитый красным мёдом
из опрокинутых кубков, заваленный поломанными, надкусанными пирогами,
обглоданными косточками. Только-только отбушевал за тем столом разгульный,
хмельной пир, разошлись гости, кого и под руки увели. Один Чернобог смотрел на
братьев пустыми глазами, утопив в луже браги усы.
– Где Месяц? – грозно спросил хозяин огненного
щита.
– Вот… свадебку справили, – икнул тёмный Бог, да и
повалился под стол. Стали братья оглядываться и приметили низенькую дверь в
уголке. Потянули – но дверь, знать, была заложена изнутри засовом. В четыре
могучих руки выломали её Боги… и увидели Месяц, бесстыдно храпящий на ложе, а
рядом – нисколько не испуганную Морану.
Умела коварная ведьма прикинуться ненаглядной красою: личико
белей молока, губы что маки, волосы – небо ночное, только звёзд не видать. И
лишь глаза, как две дыры. Глаза не обманывают, в них смотрит душа.
– Так-то ты любишь невесту, верный жених! –
полыхнул Даждьбог небывалым огнём, схватив Месяц за плечи и встряхивая, чтобы
проснулся. – Вставай, ответ будешь держать! Как Деннице в очи посмотришь?
– А ну её, гордую, – неверным языком пробормотал
Месяц и потянулся обнять снова Морану. – Подумаешь, невеста. Как любил,
так и разлюблю, а вас обоих знать вовсе не знаю!
…Вот когда в самый первый раз страшно прозвучал раскат
Перунова грома! Взвилась золотая секира – да и рассекла надвое изменника-жениха…
Злая Морана схватилась было за левую половину, где сердце,
поволокла, – братья-Боги не дали, отняли. Не сладко пришлось бы и ей, но
успели они с Чернобогом обернуться двумя змеями и юркнуть в трещину железного
камня – ни солнечному лучу, ни молнии не достать. Положили Сварожичи тело
ясного Месяца в колесницу, увезли домой.
Денница едва не упала с неба от горя, увидев, что с ним
приключилось. А когда опамятовалась, стала просить у отца живой и мёртвой воды.
Все знают: мёртвая вода сращивает разъятые члены, изгоняет порчу и сглаз,
убивает злой яд, впитавшийся в плоть. И только потом живой воде достоит смыть
мёртвую, вернуть жизнь, приманить душу назад. Вот и Месяц скоро начал
потягиваться и тереть глаза, оживая:
– Как же крепко спал я, Денница! Ой, а что мне
приснилось – будто я не в небе, будто бреду в снегу по колено, среди каких-то
острых камней… Да куда ты?
Утренняя Звезда вдруг горько заплакала и кинулась из дому.
Хотел Месяц бежать вслед за невестой, но Сварог, Отец-Бог, его удержал:
– Ещё бы долго ты спал, молодец, если бы не её любовь к
тебе, недостойному. Припомни-ка, что было с тобою, с кем весёлые пиры пировал!
Ты умер, а не заснул, потому что мои сыновья тебя наказали. И умер во зле, и
твоя душа отправилась уже зимовать в Исподней Стране, не умея взлететь. Так и с
другими будет отныне, кто платит злом за добро!
…Одни говорят, Денница и Месяц до сих пор всё в ссоре, но
другим кажется, что они помирились – и то, бывают же они вместе на небосклоне.
Правда, Месяц так и не смог отмыть с лица пятен, причинённых грязным покрывалом
Мораны и её поцелуями. Он теперь далеко не столь яркий и ясный, как прежде, и
вид у него, если хорошо приглядеться, испуганный и печальный. Но главное – с
тех самых пор начал он, раскроенный секирой Перуна, уменьшаться на небосводе и
совсем пропадать, потом снова расти. Так отозвалась ему давняя измена, давний
сором. Люди верят, что истончившийся, старый Месяц надеется умереть и снова
родиться – чистым, как прежде, обрести полноту лика и не терять её больше. Но
не может. Вот почему про начавший убывать Месяц так и говорят – перекрой. Вот
почему новорожденное дитя непременно показывают растущему Месяцу, чтобы справно
росло, и новый дом начинают строить при молодом Месяце, а не при ветхом, когда
видно, что его надежда опять не сбылась. А вот лес для постройки рубить лучше
всего в новолуние, чтобы не велась гниль, чтобы не ел его червь.
…Злая Морана и беззаконный Чернобог ещё немало времени
хоронились во мраке сырых пещер, не смея высунуться на свет, сбросить змеиные
чешуи. Поняли, что светлые Боги умеют быть грозными, умеют наказывать.
А Перуну, уже созывавшему гостей на желанный свадебный пир с
молодой Богиней Весны, пришлось надолго всё отложить. Ведь он залил кровью
священную золотую секиру, осквернил, оскорбил её видом Землю и Небо. Оставил
Перун замаранную колесницу, выпряг крылатых коней, пешком пришёл в кузницу Кия,
давнего друга. И целый год махал молотом, не разговаривая почти ни с кем, не
вкушая общей еды. Вот так пришлось ему очищать себя от скверны убийства, хоть
Месяц и возвратился к живым. Смерть получает власть над пролившими кровь, хотя
бы даже свою. Подле них истончается грань между мирами умерших и живых,
клубится невидимый водоворот – затянет, если не оберечься! Вот почему боязливые
дети со всех ног разбегаются от поранившегося в игре и только твердят – мы не
видели, не знаем, мы тут ни при чём. И воины, вернувшиеся из похода, подолгу не
смеют сесть в доме за стол, обнять жён, пойти в святилище молиться Богам.
Убивший – нечист. Он висит между мирами, и нужно много омовений в бане и долгий
пост, прежде чем живые возмогут опять считать его своим.
Обида ручья
Мимо дома кузнеца Кия бежал говорливый ручей. Он тёк из
болота, с ягодных мхов, нёс тёмную торфяную воду, за что и прозван был Чёрным.
Таких ручьёв и речушек много на свете, столько же, сколько болот, а пожалуй и
больше. Ручей падал в реку, а река – в широкое море: там, при устье, построили
город, стали ходить заморские корабли, повёлся прибыльный торг. Отец Кия
нередко ездил туда, продавал сделанное мастером-сыном и всегда возвращался
довольный. Под старость он многие заботы переложил на плечи выросших сыновей и
даже начал похаживать к ручью, посиживать с удочкой, прикрыв от горячего Солнца
седую голову шапкой, сплетённой из еловых тоненьких корешков.
Самому Кию некогда было надолго бросать наковальню, но и от
его кузни вела тропинка к ручью. Приходил набрать в деревянные ведёрки воды,
ополоснуть копоть с лица, отмыть сажу и пот. И никогда не забывал поблагодарить
добрый ручей, низко поклониться ему. Весной, когда ручей выплёскивался из
берегов, Кий дарил ему свежего масла полакомиться, а осенью, когда Земля,
принеся плоды, отдыхала, умытая дождями, – жертвовал гуся. И никогда не
упоминал вблизи воды зайца, чего, как известно, не любит ни один Водяной, ибо
прыткий заяц подобен Огню.
