– А невесёлые тут места, – сказал он громко
вслух. – Небось, прежний Леший не так и досадовал, что проиграл!
Метнулась из чащи сова, чуть не задела крылом…
Как раз к темноте вышел Кий на поляну, где разделялась
тропа: направо пойдёшь – в топь попадёшь, налево пойдёшь – из болота не
выберешься. Здесь Кий остановился. Набрал сухого валежника, высек Огонь, давай
костёр возгнетать. Устроился же он на самой росстани – там, где расходились две
тропки. А просить позволения у Лесного Хозина и не подумал. Рассудил так:
осердится – верней припожалует. Повечерял салом да хлебом, пожевал на заедку
кислый леваш из сушёной тёртой черники – и лёг, завернувшись в тёплый меховой
плащ, но глаз не сомкнул. Стал Лешего ждать.
Всем ведомо, как гневается Леший, когда в его владениях
укладываются спать на тропе. А уж на росстани, да не спросясь!.. Вот
приблизилась чёрная полночь, безвременье, когда сменяются сутки, и вдруг безо
всякого ветра зарокотали, жутким стоном застонали лесные вершины… лихой мороз
пробежал у кузнеца по спине, только он и виду не подал. Лежал себе, где лежал,
не шелохнулся. Понял: Лесной Хозяин недалеко, пугать начинает, сейчас придёт с
места сгонять.
…Потом померещилось, будто кто зашагал тяжёлым великанским
шагом по лесу, ближе и ближе, кто-то выше самых высоких деревьев, с шумом и
треском, ни дать ни взять вековые стволы переламывая, как сухие лучинки! Бежать
впору без оглядки – но и в этот раз молодой кузнец не двинулся с места, только
на другой бок повернулся. И не дошёл до него великан, утих шум и треск – но
тотчас долетел бешеный топот разлетевшейся тройки, неистовый перезвон
колокольцев: откуда бы взяться коням на узенькой тропке, в непроглядной лесной
темноте?.. А всё одно – мчится, храпит, вот сейчас копытами в землю вобьёт…
Тут уж Кий схватился одной рукой за железный наконечник
копья, а другой нашарил за пазухой оберег – громовое колесо, стиснул вспотевшей
ладонью. Да кто бы не напугался!.. Всё ближе топот, всё ближе взбесившиеся
колокольцы… и вдруг минуло – только холодный ветер прошелестел над поляной,
взъерошил кузнецу русые кудри. Далеко был в ту пору Перун, а всё ж помогло
серебряное колесо, дало силу выстоять против третьего страха. Стал Кий дальше
ждать, терпеливо приманивать Лешего, точно зверя к ловушке. И приманил. Скоро
услыхал в лесной тишине, как подкрался к нему кто-то сзади и – раз! – пнул
в спину ногой, да тут же и отскочил. И ворчливо сказал человеческим голосом из кустов:
– Ты что не спросясь на моей дороге разлёгся? Уйди!
Не поднялся Кий, лишь отмахнулся, точно от комара. Снова
подкрался Леший и пнул его:
– Уйди с тропки, невежа, тебе говорю! Не то разума
лишу, совсем погублю!
Но Кий знал – Леший может разум отнять только у того, кто
как следует испугается. И ведь дождался, чтобы Леший в третий раз к нему
подошёл и показался в отблеске углей. И тут-то вскинулся молодой кузнец,
обхватил его поперёк, подмял под себя:
– Ты, шишка еловая, у матери девчонку увёл?
Забился, затрепыхался Леший в его крепких руках, хотел
вырваться, хотел страшным голосом закричать, но и того не возмог – сел Кий на
него верхом, показал серебряный оберег, пригрозил веткой красной калины:
– Где девчонка? Веди, а то знаешь что над тобой учиню!
Понял Леший – устами этого пропахшего дымной кузницей
паренька вещал ему сам Бог Грозы, властный выпустить Огонь в его лес, а самого
облечь звериной шкурой да так и оставить. И присмирел Хозяин Лесной, съёжился,
горько заплакал:
– Да не со зла ведь… один я, избёнку и то некому
подмести… а мать, слышу, отказывается, решил – не нужна…
– Ладно, веди, – нахмурился Кий. – Отдашь без
проказ, может, помилую.
Он уже разглядел, что в этом заболоченном, заморённом
лесу-ернишнике и сам Леший был никудышный: седой, сгорбленный, в одной рубахе
оборванной, в поршнях дырявых.
– Это ты, что ли, – спросил Кий, – у Железных
Гор доселе жил?
– Жил, батюшка, – закивал Леший. – Так разве
там жизнь? Вовсе дерева расти перестали, один мох… А что за лес был! Сосны до
неба, куда здешним! Голубика была – во, с кулак! А малина! А земляника!..
– А что же вы, пришлые, – молвил Кий, –
борового-то Лешего обидели? Скрутили да бросили. Не по Правде живёте!
– Обидели, кормилец, обидели, – покаялся
Леший. – Это мы с дружком, тоже беглым, хмельного мёду опились… да как уж
тут не напиться?
Поневоле жаль его сделалось Кию. И в который раз подумал
кузнец: а ведь грянет несчастье с этих Железных Гор, несчастье, какого
старейшие старики не знавали. Теперь уже, сказывали, прилетал невиданный Змей –
там корову порвёт, там за девкой погонится, там ручей или реку заляжет, ни
пройти без выкупа, ни проехать… Быть беде, что и Леший разбойный братом
покажется!
Так думал Кий, а руки с оберега между тем не снимал. И
покорно привёл его старик-лесовик в самую крепь, в заросшее глухое урочище.
Дунул, свистнул, топнул ногой – и обнаружилась покосившаяся избушка,
приподнятая на угловых пнях, точно на птичьих ногах.
– Поправить бы избу, развалится, – посоветовал
Кий. Леший только носом зашмыгал:
– Кто же мне её поправит? И кого ради трудиться-то? Вот
внучку вроде завёл, и ту отбираешь…
Вошли они в избу. Поглядел Кий – так и есть, сидит девочка,
шьёт что-то старательно, а вместо светца с лучинами яркая гнилушка мерцает.
Увидела девочка Лешего, обрадовалась:
– Здравствуй, дедушка! А я твою свиту зашила! – и
на Кия: – А ты кто? Фу, от тебя дымом пахнет…
Понял кузнец – уже облесела девочка, ещё чуть, совсем
лисункой станет, маленьким лешачонком. Он сказал ей:
– Пойдём-ка домой! Тебя мать ищет, зовёт!
– Не пойду, – отмолвила девочка и губы надула: –
Мне у дедушки хорошо, он меня белым хлебушком кормит, сладкими пряниками… вот!
Протянула ручонку, а вместо хлеба и пряников мох да сухой
берёзовый гриб… Тут Леший вступился:
– Видишь, сама не хочет. Пускай у меня останется!
И уж протянул корявую лапу – по головке погладить. Только
молодой кузнец чуть раньше успел: выхватил за плетёный шнурок серебряное
колесо, громовый оберег. И как подменили девчонку! Завизжала, за Кия
спряталась:
– Дяденька!.. Пойдём к маме скорее! Домой!.. Хотя по
летам какой он ей дяденька – так, братец старший, едва бородку завёл.
– Не серчай, дед, – сказал Кий. – Люди к
Людям, а Лешие к Лешим, негоже иначе.
Взял девочку на руки, завернул в тёплый плащ, выглянул в
двери: утро уж близко. А старый Леший сел на подгнившую лавку и горько
загоревал:
– Опять я один…
На рубахе его были заплаты, положенные детской рукой,
старательной, но неумелой.
– Ты вот что, дед… – молвил Кий
поразмыслив. – Боровой Леший отцу сказывал… В березняках за рекой
лешачиха, слышь, овдовела, лешачата малые осиротели…
