Они поднялись на вершину. И отшатнулись: её как мечом
разрубила широкая трещина, протянувшаяся как раз через алтарь. Деревянного
изваяния нигде не было видно, наверное, провалилось. А у края бездонной
пропасти, раскинув руки, лицом на заснеженных камнях лежал исполин.
Брат с сестрой, двое осторожных охотников, приблизились с
опаской. Каким-то образом он сумел поднять себя из бездны, но и только –
остался лежать, где кончились силы. Снег на его теле не таял. А с обеих рук
куда-то вниз свешивались покрытые инеем цепи.
– Какой могучий, – сказал Светозор, опуская наземь
копьё. – Только заморённый совсем. Откуда он вылез? Замёрз, бедный,
окоченел. А изранен-то…
– Мы с тобой виноваты, – откликнулась Зоря и
тронула неподвижную руку: на этой ладони уместились бы её обе и ещё место
осталось. Вздохнула: – Мы могли бы помочь ему. А теперь он замёрз.
Словно в ответ, пальцы медленно сжались, обхватив
подвернувшийся камень. И хрустнул, дробясь, кремнёвый желвак, брызнули золотые
искры и пропали в снегу!
– Ожил никак, – выдохнул Светозор, загораживая
сестру. Ему не бывало так жутко, когда он сходился с волком в лесу. Кто был
перед ними? Живой человек или потревоженный в могиле злобный мертвец? Как быть:
снова подойти к нему или скорей бежать в лес, вырубать осиновый кол?..
Сын кузнеца поднял над головой оберег – громовое колесо. То
самое, что когда-то отбило у Лешего сироту. Знал Светозор, этот оберег не
потерял ещё силы. И едва он раскрыл кулак, светлое серебро ослепительно
вспыхнуло. Светозор явственно ощутил, как оберег потянулся к лежавшему и
потянул с собой его руку. Киевичи пошли вперёд, как во сне.
Вдвоём они кое-как совладали перевернуть исполина кверху
лицом, принялись кутать в меховые плащи. Он был когда-то черноволосым, но
теперь голову густо заснежила седина. Только борода, не тронутая морозом,
осталась рыжей, клубящейся, как Огонь в старой печи.
– Да он же слепой, – посмотрев на запавшие веки,
всхлипнула жалостливая Зоря. – А на груди рана какая! В сердце
метили! – сдвинула шапочку и приникла ухом: – Бьётся ли, не пойму…
Светозор, надрываясь, выволок из пропасти заиндевелые цепи.
Они были неподъёмно тяжёлыми и вдобавок страшно холодными, жгли руки сквозь
бараньи мохнатые рукавицы и варежки, надетые внутрь. Последние звенья были
разорваны. Это же что за сила понадобилась!
Светозор начал снова подтаскивать сучья, устраивая
костёр, – хотя бы как-то согреть, оживить найденного, прежде чем тащить
домой через лес. Слепого, со страшной раной в груди, да ещё в этих цепях – он
уж чувствовал, кузнец как-никак, их не всякое зубило возьмёт.
Он вдруг остановился, оброненный хворост ударил его по
меховым сапогам. Осипшим голосом он промолвил:
– А я знаю, кто это, сестра.
Когда Кий, понукая лося, выехал к ним из лесу, на вершине
горы бушевал щедрый костёр. Рыжекудрый Огонь взвивался в неистовой пляске,
протягивал языки – обнять распростёртого в круге ярого света. Кий увидел, как
медленно поднялась схваченная цепью рука, погладила пламя.
– Брат, – разлетелись угли и зашипели в
снегу. – Брат!..
Двое Киевичей стояли на коленях опричь:
– Господине наш… Перуне Сварожич…
– Господине и побратим мой, – стащил шапку кузнец.
Бог Грозы обратил к нему изувеченное лицо, усмехнулся знакомой усмешкой, только
медленно, очень медленно. Мороз Кромешного Мира ещё не выпустил его из когтей.
Он промолвил:
– Хорошие у тебя дети, Кий.
Лось сам подошёл и согнул длинные ноги, готовясь поднять
небывалый труд и небывалую честь. Иные Люди теперь говорят, именно ради того
дня он взят был на Небо, и вот почему приметное созвездие, рекомое Колесницей,
Большой Медведицей или Ковшом, ещё прозывается Лосем. Но так это или не так,
никому доподлинно не известно. А вот какое чудо действительно тогда
совершилось. Впервые за тридцать лет и три года проснулся в Земле цветок и
выглянул наружу, доверчиво расправил лилово-синие лепестки, украшенные
золотистым пушком. Дружно ахнули Зоря и Светозор: никогда ещё они не видели
живого цветка. А сын Неба коснулся его пальцами и сказал:
– Не вовремя ты вылез, малыш. Но с этих пор у твоего
племени всегда будет по шесть лепестков. Станешь ты лечить Людей и прозовёшься
– Перуникой…
Секира и конь
Кий с детьми привезли спасённого Бога Грозы к себе в дом,
уложили на полати, где потеплей. Но только управились, как что-то стукнуло в
дверь. Потом ещё. И ещё раз.
– Кто там? – спросила кузнечиха. Ей никто не
ответил, и Кий сам пошёл открывать. На крыльце у порога лежала секира с
измятым, иззубренным золотым остриём. Пока Кий смотрел, она шевельнулась,
вползла в дом, вспрыгнула на полати и виновато легла под руку Бога Грозы.
– Пришла! – сказал ей Перун. – Что толку с
тебя?
В избяном тепле ледяная корка обтаивала на лезвии и стекала,
как слёзы. Кий уже не особенно удивился, когда извне громко и жалобно заржал
конь. Выглянувший кузнец увидал чуть живого, тощего жеребца: одно золотое крыло
вспыхивало неверным, дрожащим огнём, второе, поломанное, трепетало, не в силах
взмахнуть. Кий выдернул несколько кольев плетня, поймал рваные остатки узды и
заставил коня войти, пятясь, через дыру – чтобы не выследили. Кое-где в хвосте
и гриве ещё виднелись нанизанные жемчужины, но вся шерсть от ушей до копыт,
прежде белая, была теперь черней черноты.
– Здесь, здесь твой хозяин, – утешил его кузнец. И
повёл в конюшню, ласково приговаривая: —Это Змей на тебя дохнул, что ты так
почернел? А с крылом что? Может, вылечим?
Конь узнал его и шёл, прижимаясь щекой к плечу Кия, нетвёрдо
на ослабевших тонких ногах. Кий укутал его попоной, Зоря замесила тёплой
болтушки. Крыло, покалеченное когда-то, казалось только что перебитым, конь
вздрагивал. Кий с сыном бережно вправили косточки, привили лубок:
– Ешь получше да выздоравливай поскорее!
Когда же посреди ночи Светозор пришёл навестить жеребца, он
увидел рядом с ним Домового. Кудлатый маленький старичок, схожий обликом то ли
с Кием, то ли с Киевым умершим отцом, взобравшись на ясли, расчёсывал и
заплетал в косы длинную гриву, пододвигал корм, мягонькими лапами поглаживал
больное крыло:
– Буду гладить гладко, стелить мягко! Станешь снова
весёлым и резвым, как был!
Тур – золотые рога
Прежний могучий сын Неба, на которого так надеялись Люди, не
смог бы теперь не то что за них заступиться – даже оборонить себя самого. Кий с
кузнечихой пробовали лечить раны, но раны не заживали. И от цепей веяло таким
морозом, что холодно было в избе – топи не топи. Кий с сыном пытались их
разрубить, но только перепортили острые стальные зубила.
– Туда, где я был, камень падал бы двенадцать дней и
ночей, – сказал Кию Перун. – Не минуешь ты горя из-за меня, побратим,
когда нагрянут искать. Жаль, не вижу! Небось постарел за тридцать три года?
