Бык молча бросился, пригибая золотые рога. Но красавица
обернулась громадной клыкастой свиньёй – опять с косою и бусами. Лязгнула челюстями.
Жаль, не выпросила у батюшки ледяного змеиного зуба!
Кий с сыном замахали руками, закричали в два голоса. И тур
их услышал. Повернулся и тяжело поскакал, выбиваясь из сил. Огонь в горне
свирепо гудел, сам собой разгораясь жарче не надо. Кий сунул в него тяжёлые
клещи и поспешил обратно к двери. Подскакавшему туру пришлось заползать на
коленях, но всё-таки он успел: кузнецы вдвинули засов перед самым рылом свиньи.
Ударившись о железо, веприца отлетела с бешеным визгом. Кузнецы оглянулись
посмотреть на быка, но быка не было. У наковальни, прижавшись друг к дружке,
сидели на полу девка и парень – черноволосый, в изодранном жениховском наряде.
Двумя руками он крепко держал привязанный на шею мешочек, глаза были
сумасшедшие. А ноги – босые, сбитые в кровь. А ещё на полу лежала порожняя
шкура, увенчанная золотыми рогами. Обоих, парня и девку, колотила дрожь.
– Здрав буди, Перунич! – прогудел из горна
Огонь. – Признал ли, братучадо?
Парень хрипло откликнулся:
– И ты гой еси, Огонь свет Сварожич! Как же мне тебя,
стрый-батюшка, не признать!..
Поднялся, пошатываясь, подошёл и обнялся с вылетевшим из
горна Огнём. Девка пискнула, закрыла руками глаза. Между тем веприца снаружи
прохрюкала:
– Кузнец, отвори!
Кий ответил:
– Рад бы, да засов застрял, не могу. Не обессудь уж.
Змеевне, видно, умишка, чтоб думать, совсем не досталось,
одни прихоти:
– Как же я его у тебя заберу?
Кий посоветовал:
– А ты пролижи дверь, где нету железа. Я его тебе на
язык-то и посажу.
Перунич подошёл к кузнецу, и турья шкура поползла по полу
следом, готовая вновь прыгнуть на плечи.
– Сам выйду… Светлёну побереги. И вот ещё… тебе нёс,
сохрани…
Он протянул Кию мешочек, но Кий отмахнулся:
– Погоди ты. Мы Волоса выпроваживали, неужто Волосовну
не отвадим?
Веприца тем часом лизала дубовую дверь, сопя и плюясь. Дуб,
громовое дерево, был ей не по вкусу и к тому же поддавался с трудом. Но вот
дыра засветилась. Она всунула язык в кузницу далеко, как только смогла:
– Ну, сажай!
Светозор передал отцу горячие клещи.
– Держи, – сказал Кий и изо всей могуты стиснул
слюнявый язык.
Змеевна завизжала так, что впору было оглохнуть. А уж
рвалась – мало языка не покинула у Кия в клещах.
– Что с ней сделаем? – спросил кузнец. –
Может, в соху впряжём, деревню опашем, чтобы Коровья Смерть не ходила?
– Пусти её, – сказал Перунич. Кий разжал клещи, и
Змеевна без памяти кинулась наутёк, на ходу принимая крылатый облик. Светозор
усмехнулся:
– Теперь если вернётся, так разве у батюшки на хвосте.
Кий нахмурился.
– А ведь правда твоя, поспешать надобно. Вот тебе,
Перунич, сапожки. Будет ноги-то по морозу калечить.
Но Перунич покачал головой, глядя на шевелящуюся шкуру.
Могучий, красивый парень, чистый отец, только чуть помягче лицом. Верно, в
мать, подумалось кузнецу. А Перунич сказал:
– Я опять стану туром, как только выйду отсюда. Я
пробовал… на горе Глядень, в святилище. Заклятье на мне. Я сын Богов, но мне не
справиться с колдовством. Я-то ведь не Бог… я не знал Посвящения…
– Это не беда, полбеды, – отмолвил кузнец. –
А ну, дай-ка я попробую!
Шкура наставляла рога, вырывалась, но у себя в кузнице Кий
был сильнее. Живо сгрёб её в охапку, скрутил тугим узлом. Светозор подоспел,
мигом оковал железными полосами. Вдвоём спрятали её в мешок:
– Пошли теперь!
У Кия был злой пёс во дворе. С чёрным нёбом, с тремя чёрными
волосками под челюстью, на обеих передних лапах по когтю выше ступни – волка
брал не задумываясь, человека чужого к дому не подпускал. А увидел Перунича –
заскулил, на брюхе подполз. И молодой Бог не оттолкнул пса, не шагнул в
нетерпении мимо. Нагнулся, за уши потрепал…
Зоря с кузнечихой только ахнули, разглядев, кого привёл Кий.
А Перунич уже стоял на коленях подле Бога Грозы:
– Отец…
Не смог ничего больше выговорить, обнял его и заплакал.
Слепой исполин опустил ладонь на мягкие чёрные кудри:
– Вот так же ты плакал за дверью, когда тебя щипала
Морана. Врала старая ведьма, ты – мой!
Сын развязал кожаный мешочек, вынул ларец. Поднял крышку, и
изнутри вспыхнули два синих огня. И ещё что-то, медленно, равномерно стучавшее:
– Я принес тебе глаза и сердце, отец…
Стальное лезвие
Оказалось, он получил их как свадебный дар, когда за него
сговорили младшую Змеевну. Злобной Моране до того не терпелось смешать Змеево
колено с родом Богов, что на радостях она утратила всякую осторожность. Решила,
верно, – невелика беда, коли хочет, пусть балуется, всё равно к отцу не
проникнет. Перунич рассказывал о своём сватовстве, содрогаясь от отвращения. Светлёна
гладила его по руке.
Бог Грозы медленно ощупал ларец с глазами и сердцем. Он
сказал:
– Вскипятите мне непочатый котёл родниковой воды…
Двоим молодцам и двум девкам немедля дали ведёрки и по
коромыслу, отправили за водицей. Светозор повёл к гремячему ключу, что возник
когда-то от молнии и единственный до сих пор не замёрз, не покорился морозу. Но
на полдороге Перунич шагнул с тропы в сторону:
– А вот ещё родничок!
Заботливо расчищенная дорожка вела к колодезю, полному до
краёв. Гладкие брёвнышки сруба искрились под Месяцем. Светозору вдруг
померещилась на них чешуя. Он схватил за плечо молодого Бога, уже намерившегося
зачерпнуть. Дёрнул назад, прошептав:
– Его здесь не было раньше! – и добавил погромче:
– У нас вера такая, всегда в новый колодезь сперва горячие клещи кидать…
Они едва успели отпрянуть. Колодезь сделался Змеевной, взмыл
и с криком умчался за лес. Храбрые девки держались одна за другую, зелёные от
пережитого страха. Гремячий родник встретил их радостным журчанием, быстро
наполнил ведёрки, и больше никто не пытался им помешать.
Кий утвердил во дворе большой железный котёл, в котором
некогда варили пиво для его свадьбы. Налили воду, уложили дрова. Когда белым
ключом забил крутой кипяток, Перунич и Светозор под руки вывели из дому Бога
Грозы. Морозные цепи тащились следом, цепляясь за что ни попадя. Кузнечиха,
Светлёна и Зоря подталкивали цепи кочергой, поддевали рогатым ухватом, гнали
вон помелом. Рыжекудрый Сварожич выметнулся встречь брату из-под котла,
обернулся жар-птицей – огненным кочетом. Острым клювом бережно взял из ларчика
глаза, вложил в пустые глазницы. Взял сердце и опустил в рану, так испугавшую
детей кузнеца. Из ожившей раны тотчас закапала кровь. Перун шагнул через край
котла, в дымящийся кипяток. Совсем скрылся в густом облаке пара. И вышел на
доску, прилаженную с другой стороны.
