Зима принесла холода, туманы и снегопады. Люди вытащили из
сараев лыжи и сани, а на вершинах гор появились снежные шапки.
Однажды Бёдвильд услышала, как Нидуд, вернувшись из
очередной поездки на остров, сказал старому Хильдингу:
– Крыша в хижине протекает.
Хильдинг ответил:
– Вот и я заметил, что он стал кашлять. Да и дров сжёг
больше обычного.
Нидуд сказал:
– Надо будет как-нибудь починить эту крышу.
После этого Бёдвильд целый день только и думала, что о дырке
в крыше лачуги; и ещё о том, что Волюнд, конечно, сидел прямо под этой дырой,
потому что его не пускала слишком короткая цепь. И кашлял, кашлял, уткнувшись
лицом в костлявые худые колени…
Под вечер она твёрдо решила побывать на острове ещё раз. И
как можно скорей. Она отвезёт Волюнду вкусную еду и меховое одеяло. А там пусть
будет так, как это угодно судьбе.
Однако в ту же ночь налетела такая лютая непогода, что ни
один разумный человек носу не высовывал из дому без крайней нужды. Не говоря уж
о том, чтобы куда-нибудь ехать. И Бёдвильд осталась сидеть у тёплого очага.
Сидеть и представлять, как страшно, наверное, было на острове, в каменной
хижине, заметённой по крышу. Как жутко и тоскливо выл за стенами ветер, и
летели в дымовое отверстие пригоршни холодного снега…
Дней через пять после начала шторма Нидуд сказал:
– Как тебе кажется, Хильдинг, когда у него должны были
кончиться дрова?
Ярл подумал и ответил:
– Если он жёг их как всегда, то два дня назад. Но я
надеюсь, что он сделался бережлив.
– А еда? – спросила, подойдя, многомудрая
Трюд. – Я же помню, сколько я посылала!
Мужчины посмотрели сперва на неё, потом друг на друга, и
Нидуд хмуро сказал:
– Всё равно сейчас ехать нельзя.
Бёдвильд при этих словах не выдержала и расплакалась. Умрёт
на острове Волюнд, и уйдёт что-то очень важное из её жизни навсегда. Нидуд
заметил слёзы дочери и сказал:
– Хоть бы скорее кончилась эта буря! Если он не
погибнет, я велю ему сделать ожерелье для нашей Бёдвильд.
Когда тучи наконец исчерпали свой гнев, Нидуд конунг
немедленно поехал на остров. Бёдвильд проводила его со слезами. Она плакала и
страшилась, что сама себя выдаст. Но ни у кого не шевельнулось и мысли, что дочь
конунга могла так убиваться из-за кузнеца! Владычица Трюд даже обронила
нечастую похвалу. Она сказала:
– Хорошая хозяйка будет из тебя, Бёдвильд.
Ей, верно, казалось, что Бёдвильд боялась лишиться столь
редкостного раба, как хромой мастер, сидевший на острове. А Нидуд конунг, едва
поставив ногу на берег, подозвал к себе дочь. И при всех надел на неё золотое
ожерелье, украшенное перламутром. Он сказал:
– Я обещал и исполнил. Носи и не снимай даже в хлеву!
Волюнд был жив… Бёдвильд смутилась и пролепетала:
– Оно же запачкается…
Конунг улыбнулся.
– Пусть пачкается. Люди скажут: вот Бёдвильд, дочь
конунга ньяров! Как же он одевает её в праздник, если она и коров доит вся в
золоте!
Но Бёдвильд всё-таки сняла ожерелье, чтобы рассмотреть его
наедине. Сделано оно было, конечно, бесскверно; но колечко на её пальце так же
от него отличалось, как белый лебедь, парящий высоко в синеве, – от
пёстрой утки, выкормленной под опрокинутой корзиной. Почему так?
И ещё показалось, будто Волюнд хотел ей что-то сказать.
А потом подошла середина зимы и весёлый праздник Йоль, после
которого день вновь начинает расти. Нидуд конунг пригласил к себе множество
гостей и стал почти ежедневно ездить на остров Севарстёд, готовя подарки.
Однажды Бёдвильд спросила его:
– Не устал ли ты, отец мой конунг, так часто ездить
туда и обратно? Может, ты прикажешь, чтобы кузнеца перевезли сюда… хотя бы
ненадолго… Он мог бы всё время ковать…
Она так и трепетала от сознания собственной дерзости, но
Нидуд ответил ласково:
– Твоя правда, он у меня пока что больше ест и пьет,
чем делает своё дело. Я думал об этом. Но ты не забывай ещё и о том, что у него
наверняка есть могущественные родичи, мстительные к тому же. Мне тоже
захотелось бы мстить, если бы моему сыну перерезали поджилки!
Бёдвильд покорно кивнула, а конунг продолжал:
– Если бы мы жили где-нибудь в глухом углу, куда редко
заглядывают чужие люди, я поступил бы так, как ты предлагаешь. Но к нам скоро
будет много гостей, и как бы не сыскался среди них человек завистливый и
болтливый! А не хотелось бы мне оказаться носом к носу с родичами кузнеца!..
Среди приглашённых к Нидуду на праздник побеждённой зимы был
и Атли конунг из соседней долины, из-за горного хребта. Они с Нидудом были
друзьями – два конунга, а конунги нечасто питают один к другому иные чувства,
кроме зависти и вражды. Эти же ладили, и, как залог дружбы, жил у Нидуда
сынишка Атли, малолетний Готторм. И воспитывался вместе с Сакси под рукою
старого Хильдинга ярла.
Бёдвильд смутно помнила, как Хильдинг обучал когда-то ещё и
Рандвера, старшего сына Атли; ныне этому Рандверу уже минуло двадцать три зимы.
Рассказывали, будто он каждое лето пропадал в море со своими викингами, считая
зазорной мирную жизнь на берегу. Вот и теперь он приехал к Нидуду во главе
собственной дружины. И носился по округе на быстроногом коне, горланя и плашмя
колотя мечом в деревянный щит.
А когда приходила пора садиться за стол, он неизменно
устраивался рядом с Бёдвильд. Выбирал для неё кусочки получше и пил с нею из
одного рога, вполне уверенный, что ей это льстило.
И то сказать – многие, видя такое внимание Рандвера, вслух
желали ей счастья. Сам Нидуд смотрел и улыбался, и вместе с ним улыбалась
многомудрая Трюд.
И только самой Бёдвильд было противно до тошноты!..
Руки Рандвера не походили не то что на крылья – даже на
крылышки. Они умели только хватать рукоять секиры или меча. И ещё: забираться
под стол, находить пальцы Бёдвильд и поглаживать, как приглянувшуюся вещицу.
Правду сказать, собою он был очень хорош. Как это и подобает
юному храбрецу: длинные мягкие усы, чуть вьющиеся волосы и светлые,
беспечальной голубизны глаза.
Бёдвильд всё время казалось, будто эти глаза смотрели не то
сквозь неё, не то поверх, не желая вглядеться попристальнее. Наверное, они
привыкли скользить по девичьим лицам, выбирая самое пригожее. И это скольжение
уже слегка их утомило.
Знать бы Рандверу, что не шёл у неё из ума калека-кузнец,
диким зверем сидевший на цепи, на острове Севарстёд! И что не было ей дела до
храброго викинга, гордо восседавшего рядом!
Однажды Хлёд и Эскхере куда-то пропали на весь короткий
зимний день. В утренних сумерках ушли, в вечерних сумерках вернулись. Вернулись
хмурые и злые до того, что их не смогла развеселить ни вкусная еда, ни пиво, ни
даже хвалебная песнь заезжего скальда по имени Эйстейн.
