– А что, стал бы ты копьё за мной носить, Мстиша?
У него так и засветилась вся славная конопатая мордочка:
– Ой стал бы, дядька Неждан…
Но улыбка тут же пропала, в глазах вновь затлела забота. Я
легонько шлёпнул его:
– Ну, беги.
Он побежал было. Но скоро остановился и глянул на меня с
удивлением. И то: я не бранился, не рвал с себя шапки, не ломал об угол
подвернувшихся под руку кольев. Глаза наши встретились, и я кивнул. Пусть знает
маленький Мстиша, как следует мужу встречать чёрную весть…
Было всё ещё очень рано – только-только прогнали коров. У
моих ребят не было коровы, и они спали. Спал и Братила. Ему было полегчало, но
вчера хворь подступила опять: пролежал в лёжку весь день, да и сегодня навряд
ли поднимется. Я вернулся в дом. Бесшумно пересёк избу. Снял со стены меч. Снял
щит. Осторожно, чтобы не звякнуло, поднял кошель со свёрнутой кольчугой. Всё
привычно! Взялся было за лук, но передумал. Ни к чему.
Так же тихо я вышел во двор. И подпёр дверь толстым колом. А
в то, что Лас вздумает зажечь дом, я не верил.
Я не спеша натянул кольчугу, и железные звенья знакомо
оплели грудь. Я ничем не стал прикрывать её сверху: пусть видят. Так, говорят,
страшней. Я сел на крылечко и положил меч поперёк колен. Надо было бы хоть
немного поработать рукой, но почему-то не хотелось. И стал я ждать…
Первым я увидел кузнеца. Кузнец спешил к своей наковальне,
раскачивать шумные мехи, бросать под молот пышущие заготовки для ножей и
серпов, покрикивать на помощников-рабов… Мы поздоровались, и он заторопился
дальше. Он не спросил, для чего это при мне меч и кольчуга. Не мог не знать
троюродный брат старейшины Ласа, какое непотребство замыслило Печище. Я водился
с кузнецом, ходил к нему в кузню размять плечи, помахать тяжёлым ковадлом. Но в
это утро он прошёл мимо меня, ибо силён человек и славен, покуда стоит за ним
его род… Ладно, кузнец. Спасибо тебе и на том, что хоть не пошёл вместе с
Ласом, отговорился работой…
Немного погодя в дверь заскреблись.
– Выпусти, дядька Неждан, – позвала из-за двери
Надёжа. Я сказал:
– Нет.
В избе притихли… Потом подошёл Братила. Его дыхание, его
спотыкающиеся шаги.
– Беда какая, Неждан Военежич? Выпустил бы.
Он не был трусом, Братила. Он понял – дело неладно, и хотел
встать рядом со мной. Я улыбнулся, представив, что могло из этого получиться. Я
сказал ему:
– Нет, ведун. Ты своё дело делал, я тебе не мешал. А
теперь черёд мой.
Братила отошёл.
Почему-то молчал Тур, и я невольно встревожился, вспомнив
про свой лук: как бы не надумал глупый пустить его в ход… Но беспокойство моё
скоро прошло. Этого лука они там не согнут и все втроём. Уже не говоря про то,
чтобы стрелять.
Солнышко между тем поднималось; я смотрел на него и думал,
что князь вполне мог задержаться. Мало ли. Может, старые бояре притомились
ехавши по жаре через лес. Или шустрые отроки подняли в зарослях прыскучего зверя…
Случись драться, меня одолеют нескоро. Но рано или поздно всё-таки одолеют.
Я хорошо знал Чурилу Мстиславича, кременецкого князя. Ещё по
Ладоге помнил. И про жену его, княгиню ласковую, слыхал. В этом доме моим
ребятам холопьями теплее будет, чем вольными – здесь. Пусть так! Покуда я жив,
никакой Лас не будет ими распоряжаться. Покуда я жив и держу вот этот меч…
Потом я подумал, что Мстиша мог и напутать. И я просижу тут
весь день на посмешище сельчанам, напрасно ожидая врага. Я нахмурился. Это было
бы хуже всего…
Но Мстиша не обманул. Я поднял голову и увидел их всех сразу
– они выходили из-за соседней избы. Первым, в окружении старших сыновей, шёл
Лас. У всех четверых висели на поясах мечи. А позади толпилась ближняя родня: у
кого топор, у кого лук, у кого тяжёлое, на медведя, копьё… Не на Тура же с
сестрёнкой они воздвигали этакую рать! Должно, предвидели, что будут иметь дело
со мной. Только, верно, думали – сплю ещё.
Высоко же ставил меня Лас, пришёл сам-двадцатый… Ну, уважил,
спасибо за честь! Я ощутил знакомое подрагивание в правом плече. Руке не
терпелось разлучить с ножнами меч.
Я не спеша выпрямился, чувствуя спиной тепло нагретой
деревянной стены. От непогоды и времени она была серо-седой, но там и сям в ней
белели свежие брёвна. Они помнили силу моих рук. Это был мой дом. И пусть Лас
попробует в него войти!
7
– Я пришёл не к тебе, – сказал мне Лас. –
Отойди!
А Первак, издеваясь над моим именем, добавил:
– Пришёл неждан, уйди недран.
Я не ответил. Поговорим, когда подойдут поближе.
Они распахнули ворота и по-хозяйски вступили во двор. Они
вели себя храбрее, чем я ожидал, и это настораживало. Но размышлять было
некогда. Я вытащил меч, отстегнул и бросил на крылечко опустевшие ножны. На
бороздчатом клинке родились огненные змеи, и сыновья Ласа разом остановились.
Первак оглянулся на отца, и тот кивнул. Люди подались в стороны, и двое парней
вывели под руки лысого старика в белой рубахе до пят. Вывели почтительно и с
опаской. Борода старика свешивалась на грудь. Гремели один о другой бесчисленные
обереги у пояса. А глаза из-под белых бровей смотрели неожиданно зорко, властно
и жутко…
Волхв!
Я почувствовал, как пот выступил у меня на висках. Волхв,
тот самый, живший в чаще лесов. Умевший замкнуть в недрах тучи готовый вылиться
дождь. Или по своей воле выбить градом хлеба. Никогда не видав, я узнал его
сразу. И точно рука сдавила моё нутро, приросли к месту ноги. Я не боялся Ласа
и тех, кого он привёл, но против волшбы бессильны кольчуга и меч. Нет на свете
оружия страшнее, чем слово волхва. Оно рассекает окованный щит и сворачивает с
пути летящие стрелы. По этому слову обнажённые камни вспыхивают жарче берёзовых
дров, а ясное небо обрушивается грохочущей молнией. Скажет ведун – умрёшь через
три дня! – и человек умирает.
Ни разу ещё я не знал подобного страха. А ведь я не вёл
счёта сечам, в которых побывал, и ранам, которые в них получил.
Невыносимое время мы с ним смотрели друг другу в глаза. Он
тоже был здесь своим, вот и пришёл, исполчился против чужого. Может быть, он
ждал, чтобы я упал перед ним на колени – уж верно, не раз он вот так, одним
взглядом, ожиданием страшного, смирял неслухов вроде меня… Но у меня была в
руке надёжная сталь. И я держал её крепко. А за спиной у меня был мой дом. И я
стоял, глядя ему в глаза. И не отводил глаз.
Потом старик протянул руку, и высохший палец нацелился мне в
грудь. И заслониться было нечем. И блестел на том пальце перстень с незапамятно
древним солнечным знаком: крестом с концами, загнутыми по кругу…
– Чернобог тебе хозяин! – проговорил старец
медленно и с угрозой. – Поди прочь!
