Пелко не сразу ощутил смысл его слов. Но потом почувствовал
ледяной холод глубоко внутри живота и понял, что до смерти перепугался. А
Тьельвар продолжал:
– Я теперь поручусь только за то, что он не ударит тебя
в спину и не нападет среди ночи, ибо это у нас не называют достойным. Ещё могу
сказать тебе, что он обождет несколько дней, чтобы люди не подумали, будто он
потерял голову от обиды и расправился с тобой под горячую руку. Но лучше будет,
если ты за эти несколько дней уйдешь так далеко, как только смогут унести тебя
ноги.
Пелко слушал его, пугаясь и холодея всё больше: так уже было
с ним несколько лет назад, когда он угодил в топь и стал медленно проваливаться
всё глубже, и не было рядом ни кустика, ни деревца, чтобы ухватиться и
спастись…
Молодой скальд понял и негромко добавил:
– Если ты скроешься, никто не назовет тебя трусом.
А про себя подумал: не пришлось бы ещё и Ратше столкнуться с
Хаконом лбами. Ведь за дерзость работника расплачивается обыкновенно хозяин.
Пелко не был отягощен многим имуществом. Неразлучный нож на
поясе, два оберега, моточек крепкой верёвки, кремень с кресалом да горсть
рыболовных крючков в кожаном кошеле, остальное даст ему лес. Лесная хозяйка
сама пригнет к земле тяжёлые еловые ветви, готовя ему для ночлега уютный шатер,
хозяин Тапио схватит за ухо строптивого зверя и вытащит его прямо на тропу, а
их дочь-красавица Теллерво рассыплет по полянам запоздалые ягоды: покуда стоит
под солнцем зеленая чаща, ни одному корелу не будет в ней голодно, одиноко и
страшно!
…Белый Вихорь встретил Пелко ласковым фырканьем, тут же
сунул теплый нос ему в руки: что принес? Осторожными губами взял кусок ячменной
лепёшки, нарочно припасенный со щедрого гётского застолья, и у Пелко мелькнуло:
а не перехитрить ли их всех, уйдя из Ладоги на легконогом коне?.. И уже совсем
решил было – по сему быть, – да вовремя вспомнил об отроках с копьями,
стороживших ворота, и одумался. Скоро бежит белый конь, быстро скачет
соловый, – а не укроешь его за пазухой, не упрячешь в карман, не выведешь
скрытно из крепости на волю… Вихорь изогнул лебединую шею, дохнул Пелко в щеку.
Пелко крепко прижался на прощание лицом к его лбу: – Скучать без меня
станешь?..
Вихорь тихонько заржал в ответ. Пелко потуже затянул на себе
ремень и притворил дверь. Вот теперь все. Идти прощаться с Ахти ему не хотелось
нисколько.
Отроки в воротах и не подумали останавливать Пелко: ушёл
себе и ушёл, не чужой небось, все его знают. Пелко миновал их и пропал в
темноте. Ещё немного – и лес примет его, протянет навстречу дружеские лапы, укроет
от моросящего дождя мохнатыми плащами вершин, и одноглазый волк глухо подаст
голос из-за болот, приветствуя знакомца… Ноги в мягких сапогах всё быстрее
несли Пелко сквозь черноту задворков – прочь от Хакона и от Ратши, на свободу,
домой!..
Дома его встретит милая мать, усадит за стол, пододвинет
плошки с брусникой и вареной тайменью. А потом строго спросит: где же все твои
друзья-ладожане, сынок? Где добыча ратная, которую сулился принести в дом?
Боярин словенский, тебя спасший, где?..
Пелко передернул плечами, вздохнул, умерил шаг. Потом вовсе
свернул и направился к боярской избе.
Он тихо, по-охотничьи, подкрался к реденькому забору и долго
прислушивался, удерживая дыхание и сам не зная, что ему хотелось услышать. А
сердце, только что стучавшее так весело, вдруг болезненно и тоскливо заныло в
груди. И это снова был страх, но только совсем не такой, как тот, что внушал
ему Ратша или мстительный гёт. Можно, оказывается, сробеть и перед самим собой,
перед своим собственным умыслом: полно, мол, да я ли этакое затеял?
Вот сейчас пропоёт-простонет смоченная дождиком дверь – и
смутно забелеет в темноте знакомое девичье платье. Выйдет на крылечко названая
сестренка и начнет тихо жаловаться низко спустившимся облакам, им одним
раскрывая хранимую от больной матери тайну: нету батюшки, сгинул, лежит его
белое тело в густом, тёмном лесу, век теперь не сыщешь одинокой могилы, дождями
размытой, листьями палыми осыпанной… Лишь бездомный волк провоет над нею в
чёрной ночи, да осияет, восходя из-за леса, серебряная луна, да седой туман
укутает холодным белым крылом!.. Да ещё тучки жалостливые проплачут по храброму
боярину вместо дочери любимой, вместо жены…
Пелко долго стоял у забора, готовый перемахнуть его легким
прыжком, обнять, обогреть Всеславушку, утешить, собой заслонить от напасти.
Ждал, пока не понял, что приблизилось утро; дочь воина так и не появилась из
дому. Тогда корел зябко сдул дождевые капли с ресниц и побрел назад к избе
людика Ахти, к своей соломе и вылезшему одеялу. Когда-нибудь он вернется в род,
домой, на Невское Устье. Но так вернется, чтобы не понадобилось в стыде и сраме
опускать перед матерью глаза!
Было дело, приучал боярин Пелко к мечу, но тот так и не
наловчился им владеть. Эту науку, как всякую другую, постигают с младенчества,
а не накануне решительного дела: погоди, дед, помирать, за киселем побежали!..
Поразмыслив, Пелко до сизого блеска наточил верный нож и решил быть настороже,
утешаясь тем, что ножом, как и луком, Хакон навряд ли владел лучше него. Мог ли
он метнуть свой нож через весь двор и без промаха расколоть им круглый сучок в
серой крепостной стене? Наверное, не мог. Пелко нравилось так думать. Ему ведь
совсем не хотелось переселиться за чёрную реку, в которой плавает лебедь.
3
В Ладоге так: однажды начавшись, осенний дождь способен
длиться, не переставая, несколько суток. Нежеланными рождаются слепые серые дни
и безрадостно влекутся над пустой тёмной землей, дотлевая без огня, без золотых
искр. И кажется, будто там, за этими тучами, сгинула, перевелась, никогда больше
не процветет вечная синева!
Хмурым ветреным днём вернулся в Ладогу воевода Вольгаст.
Привел с собой ещё человек двадцать полону и, как Ратша прежде него, без выкупа
отпустил всех по домам.
Ждан Твердятич Вольгаста встретил с лаской отеческой. Сажал
его за стол рядом с Ратшей и сам глаз не мог отвести: любо-то до чего! С этими
двоими граду Ладоге стоять крепкого крепче. Ратша – воин свирепый, в бою равных
не знающий. Славен Рюрик-князь, сумевший привлечь его под свой стяг! Вольгаст –
воевода не по годам умудренный, меткими на язык ладожанами не зря прозванный
Вещим… Одно плохо: нет между этими дружеской любви, нет братской приязни.
Одно добро: навыкли оба унимать свою рознь, удерживать её
при себе. Знают: худо сильному телу и даже самой голове, если схватывается
правая рука с левой, а левая с правой…
Люди воздвигают курганы над умершими ещё и затем, чтобы
живые, стоя у прадедов на плечах, заглядывали подальше. Потому-то и не сердится
мертвый, если кто ненароком забредет на могилу – об этом рассказал Пелко
Святобор.
Пелко сидел на вершине Вадимова кургана и смотрел на
святилище. Память о перенесённом страхе и о собственной трусости долго не
подпускала его к этому месту: всё казалось, будто девчонка-рабыня так и
горевала здесь безутешно под холодным дождем, оплакивала сгинувшего Гостяту.
Или, может, вправду разжалобилась мать-земля да превратила её в серебристую
ивушку, покрыла серой корой нежное девичье тело, притушила муку сердечную?.. Ни
того, ни другого: пусто, безлюдно было возле кургана. Ни стона, ни голоса, ни
шелеста плакучих ветвей. Тогда-то Пелко взобрался на самый верх и увидел
святилище.
