Ратша не видел, как чёрным комом пролетел мимо взъерошенный
Мусти: обрывок перекушенной тетивы хлестал пса по спине. Лапы Мусти глубоко
увязали во мху, но он кинулся на Хакона с налета, не раздумывая, бесстрашно.
Как на медведя, сграбаставшего друга-хозяина в цепкие когти. Хакон пнул
наседавшую лайку ногой, отшвырнул прочь. Мусти с визгом перевернулся в воздухе,
но сразу вскочил и бросился снова. На этот раз ему досталось вдетым в ножны
мечом – отлетев в сторону, он остался лежать.
Ратша между тем поднял руку к лицу. В левом глазу
бесновалось гудящее пламя, но правый был ещё цел, и багровая тьма медленно
расступилась, дав ему увидеть стоявшего перед ним Хакона. У Хакона тоже был в
руке меч, и гёт держал его наготове. Так вот, значит, какая цена всем его
разговорам о мире. Бешеная ярость подхватила Ратшу, бросила вперёд, утраивая
силы. Ха-кон сперва попятился перед ним, потом остановился. Два длинных меча
встретились с лязгом.
Солнце садилось – могучие Боги войны знатно веселились на
окровавленных небесах. Меч Хакона полыхнул в сумерках, казнил корявое деревце,
но даже не замедлил полёта. Ратша отбил гётский клинок, не допустил его до себя
и тут же сам рванулся вперёд – получай… Ему повезло больше: Хакон охнул –
вполголоса, не в голос.
Теперь они шатались почти одинаково, но чутье воина
подсказывало Ратше, что он ослабеет первым. Ещё немного, и свалится Хакону под
ноги, и тот добьет его со словами: это за Авайра тебе… Вспышка ярости выгорела,
как сухая солома, не способная дать долгого жара, и знакомый меч казался
неправдоподобно тяжёлым, каждый замах будто откраивал лоскут от жизни, ещё
сохранившейся в теле. Солнце медленно дотлевало за лесом, сгущалась кромешная
осенняя ночь. Ратша на своём веку видел немало, не в одних веселиях веселился;
случалось, калечили, и жестоко – по ползимы в ранах лежал… но такого, как ныне
терпел, – ни разу ещё. Может, вот так и является к воину государыня
Смерть. Минет год-два, придут добрые люди на это болото за сладкой ягодой
морошкой, найдут три кучки сгнивших костей да ржавые мечи, покачают головами и
станут гадать, кто здесь кого побил!..
Впрочем, ни о чем таком Ратша не думал. Просто, слабея,
намеренно промедлил, позволил Хакону достать себя ещё раз. Велик воин, у кого
хватает мужества на подобный прием, трижды велик, кто сумеет распознать ловушку
и не попасться в нее. Раненый Хакон подвоха не угадал. Ратша принял на грудь
раскаленную, брызжущую искрами полосу… и тут же срубил гёта косым страшным
ударом, от которого не было обороны. Верный меч не обманул его, не подвел, но
тьма снова сомкнулась, – некому было поглядеть, как Хакона швырнуло
навзничь в истоптанный мох…
Ратша продержался на ногах дольше. Он ещё постоял
победителем – огромный, чёрный на остывающем небе… потом и его повело, как
вынутое из горна железо, он слепо шагнул, привалился к сухой сосне. Обдирая
плечом кору, сполз на мшистую кочку и остался сидеть. Больше ему не сдвинуться
с места; завтра утром Всеслава тронется в путь и будет уходить всё дальше, так
и не узнав, что он был совсем рядом с ней. Никто не позовет её сюда, не
расскажет ей, что с ним приключилось.
7
Пелко решил обойтись в эту ночь без костра. Дымок над
болотом будет заметен издалека, мало ли кого он может привлечь; а и ни к чему
бы – за день-два до встречи с охотниками ижорского племени, с Устья… Придя на
выбранный для ночлега островок, он сказал об этом Всеславе, и она без слова
раскидала по кустам уже собранный хворост. Боярыня, которой хотелось отведать
горяченького и высушить промокшую обувь, поохала было, но упрашивать корела не
стала. Ему видней.
Пелко посмотрел на низкое солнце, развернул своё одеяло и
лег возле оплетенного травой валуна, положив рядом копье.
– Разбудишь, как стемнеет, – попросил он Всеславу,
и она привычно кивнула. Так они поступали с первого дня. Закатится солнышко – и
Пелко снова продерет глаза, примется бесшумно похаживать кругом островка. Ему,
охотнику, не привыкать бороться со сном.
…На исходе сумерек он встрепенулся, будто кто тряхнул его за
плечо. Нет, не Всеслава: она смирно сидела возле соседнего камня, держа маленького
на коленях, и тревожно смотрела в просвет между деревьями. Пелко смутно видел
её лицо, укрытое тенью. Так смотрят, когда ещё не появился, но вот-вот появится
кто-нибудь страшный.
– Что?.. – тихим шепотом спросил корел.
Всеслава оглянулась с облегчением и ответила столь же тихо:
– Зверь вроде провыл.
Зверь – это ещё ничего… Пелко вновь натянул одеяло и начал
ждать, чтобы вой повторился. Однако болото помалкивало, и тогда он подумал,
что, может, это пробовал голос его одноглазый знакомец. И странное дело: при
мысли о диком волке вдруг повеяло родным и глубоко внутри будто ослабла туго
натянутая тетива. Вправду, что ли, скоро уже дом…
Пелко поднялся и сложил одеяло, с тем чтобы не одолевал
соблазн поваляться ещё. Подошёл к Всеславе, сел рядом.
– Ложись. – сказал он ей. – Спи.
Боярыня тихо посапывала. Слишком устала, чтобы просыпаться
на какие-то ночные голоса. Всеслава посмотрела на нареченного братца и ничего
ему не ответила, но он углядел блестящие капли у неё на ресницах. И вдруг до
смерти захотелось обнять её, беззащитную, коснуться губами мягких волос,
прошептать ей на ухо – сам толком не знал ещё что… Но тут же вспомнил, как
накликал Ратшу тогда возле буевища, и окатило холодом. Не время. Да и ей, по
всему видать, не до того.
Пелко потянулся к одеялу, подтащил, отдал его, тепленькое,
Всеславе:
– Возьми… зябко будет.
Подобрал копье и пошёл на край островка – пристально следить
за наползающей темнотой.
…Наверное, надо было хотя бы вытеребить пальцами клочок
белого мха, втолкнуть под разодранную куртку, как-то утишить катящуюся кровь…
Тело глупое будет хотеть жить до последнего. До тех пор пока не пересохнут все
жилы и не остановится сердце.
Гордому Ратше так и не суждено было упасть: он всё ещё сидел
под мертвой сосной – злая судьба тому, кто весной услышит с такого дерева
первую кукушку. Его нескончаемо крутило, словно бы в медленном водовороте: ни
выплыть, ни погрузиться на дно… Порою наваливался смертельный холод, и толчки в
груди совсем затихали, редея, и Ратша каменел, превращаясь в лед, весь, от кожи
на лице и до кончиков пальцев, смерзавшихся на рукояти меча. И нечего был
ждать, кроме конца. Но потом жаркий пот начинал течь по спине и лёд плавился,
смешиваясь с сыростью болота…
Долго или коротко это тянулось – Ратша не знал. В какой-то
миг он всё же открыл зрячее око и увидел, что тучи разорвались и над северным
краем земли дрожали бледные сполохи. Точно разматывалась бесконечная
зеленоватая бахрома, и звездный ветер порывисто раздувал её в небесах –
открытые топи отражали вздрагивающий блеск… Ратша чуть повернул голову, отыскал
взглядом Хакона. Хакон лежал рядом, на расстоянии шага. Он смотрел на Ратшу
пристально, не мигая. Глаза были живые.
