– Умел ты подпалить двор и стравить меня с Добрыней,
чтобы он меня или я его здесь зарубил. Так умей и ответить по законам вашего
тинга! Выходи!..
Жизномира всё равно что ошеломило обухом – замер и,
по-моему, слова выговорить не мог. А Гуннар продолжал невозмутимо:
– Плащ мой, конунг, ножом трачен, не зубами пёсьими.
Вот, я его нарочно надел. А Добрыню он, Жизномир, в курган зарыть хочет оттого,
что сестра его Найдёна не тому досталась, кому он её назначал. То верно,
конунг, что я вчера рано с пира ушёл…
– Занемоглось ему, вот и ушёл!.. – тоненько
прозвенел голос Дражка. – Я знаю!.. Я там был!..
Гуннар лишь досадливо скосил на него синий глаз. И опять
продолжал:
– Но и то я видел, как подзывал ты, Жизномир, на пиру
своего раба. Вот не ведал только, зачем…
– Кнез!.. – обретя наконец голос, закричал
Жизномир. А обратился он к Рюрику на варяжский лад, и не знаю, кого как, а меня
резануло. – Кнез! Позволяешь ли, чтобы при тебе твоего человека соромом
соромили?
Всякая дружина горой стоит за вождя, а вождь – за дружину.
Но даже брату не велено покрывать брата родного, нарушившего закон! Потому-то
Рюрик и не подумал его выручать:
– А кто тебя, Жизномир, бесчестит? Если чист перед
Правдой, отмоешься прилюдно, а не чист, так и я тебе не заступник.
Что тут поделаешь! Стиснул зубы Жизномир и выступил из строя
дружины, и те сомкнулись за ним – пустого места как не бывало. Вот он бросил
щит и взял протянутый кем-то топор. И пошёл вперёд, чуть пригнувшись и зубы
показывая, как в судороге, – враг страшный!.. И мне на миг показалось – не
на Гуннара идёт, на меня!..
Асмунд, не сдержавшись, сказал громко по-урмански:
– Тебе, Гуннар, не драться бы сегодня, а под одеялом
лежать. Разреши, я за тебя встану!
Гуннар повёл углом рта и ответил почти весело: – Нет,
побратим. Меня здесь, как жениха на свадьбе, заменить некому!
Тут он расстегнул чехол и вытащил из него секиру. Тусклое
лезвие-полумесяц вобрало в себя холодный свет дня… Гуннар не замахнулся, не
закричал – просто скинул плащ и стоял, держа топор в опущенной руке… Но так
как-то стоял, что у меня мурашки пробежали по телу!
Когда они сошлись вплотную и встали грудь в грудь, Найдёнка
вздрогнула и прижалась к Добрыне, пряча лицо. Он обнял её, стал гладить по
голове, по так и не состриженной косе. Она не плакала, только дрожала вся, как
в ознобе. Я видел.
14
Страшно рубились они – Гуннар Сварт и Жизномир! Но все мы
видели, что с Гуннаром творилось худое. Дважды он захлебывался кашлем и даже
отскакивал на несколько шагов назад, давая себе передышку. И оба раза Жизномир
кидался зверем – прикончить. И я стискивал кулаки, потому что казалось – ещё
чуть, и лежать, лежать северянину на холодном речном льду! А Жизномир добром
замирится с моим кожемякой. И, может, даже в дом к себе его позовёт жить,
всё-таки родня…
Но Гуннара выручало великое умение, о котором мы с Добрыней
ведали не понаслышке, а показывал ли он его Жизномиру – Даждьбог весть! Гуннар
Сварт змеем уходил из-под топора, и глаза у него всё время были уверенные,
спокойные. Я видел. Он только побледнел – сильно, будто от страха. А ведь его,
Гунна-ра, не так-то просто было испугать. Или, может, привиделось?
…А потом он неожиданно перестал уворачиваться и наградил
Жизномира таким ударом, что тот едва устоял. Тяжко лязгнули топоры, и с трудом
выдержали топорища!
Видал я славных бойцов, но чтобы дрались, как Гуннар
тогда, – ни разу ещё. Отдавал всё, сжигал себя без остатка, и тут-то я
понял, почему те корелы весной не взяли ни корабельного сарая, ни корабля. Потому
что это Гуннар Сварт их защищал!..
Жизномир так и не смог коснуться его оружием. Никто не
уследил, как это он оказался вдруг на льду, и его секира полетела прочь, шурша
и кружась… Князь Рюрик поднялся со скамьи, но вмешиваться не стал. Даже ему,
князю, не с руки встревать, когда судит свой суд суровый Перун!
Жизномир ещё попытался спастись, отползти, упираясь в лёд
здоровой рукой. Но далеко не уполз: сбил с него шелом урманский топор. И
тогда-то Жизномир выдал всю истину, закричав в смертной истоме:
– Я тебе девку отдать хотел!.. Тебе!..
Гуннар Сварт ничего ему не ответил. Лишь ощерился лесным
волком. И не остановил удара – даже не задержал.
Вот как она аукнулась на том льду, Добрынина свадебная
клятва, вот как рассудили справедливые Боги и родительница-река!..
…Гуннар шёл к Добрыне, держа секиру в руке, и все видели,
что он шатался. Добрыня твёрдо шагнул навстречу: говорить так говорить, драться
так драться! Бедная Найдёнка совсем поникла, я обхватил её, беспомощную, и
почувствовал себя взрослым мужем, ей защитником.
Гуннар остановился перед Добрыней, посмотрел ему в лицо. Мне
не привиделось: взаправду был белый весь, как снег тающий, лишь глаза светились
по-прежнему.
– Шурина твоего я убил, – сказал он негромко. И
усмехнулся кривой усмешкой: – Месть мстить захочешь, сойдёмся с тобой в другой
раз. Ныне у меня раны вроде открылись…
Вот так молвил и начал валиться, медленно, навзничь, сквозь
редкий кружившийся снежок. Добрыня успел подхватить его на руки, не позволил
упасть. Мореходы сорвались с места все как один!.. Асмунд-кормщик подоспел
прежде других, хотел перенять у Добрыни побратима, Добрыня ему не отдал, понёс
сам. Асмунд взял со льда обронённую секиру, двинулся следом. Гун-нар ничего им
больше не говорил и не жаловался на раны – но из кожаного рукава протянулась
вниз тёмная струйка. Добрыня сперва шагом шёл, потом приметил это – бегом
побежал…
Гуннар умер на другой день к вечеру. Умирал тяжело: исходил
кровью из вновь открывшихся ран. Никто так и не сумел ту кровь запереть, даже
лекарь премудрый, что к самому князю ходил. Может, бабка Доброгнева управилась
бы, да сама не жила больше не свете.
Соотчичи-урмане сильно о нём горевали. Хотели даже, как
умрёт, сжечь с ним свой корабль. Так, дескать, больше почёту будет ему на
небесах. Гуннар им запретил:
– Я умру от боевых ран и не думаю, чтобы там передо
мной захлопнулись ворота. А вам корабль пригодится!
Потом отыскал взглядом Найдёнку – а ногти у него на пальцах
начинали уже синеть – и сказал ещё:
– Спела бы, Соловушка, как тогда. Давно же я про лебедя
не слыхал!
Мы все были рядом, и Добрыня, и Найдёнка, и я. Такой просьбы
да не уважить! Найдёнка наклонилась над ним, зажмурилась и запела. Тихо так.
Ватажники его стояли молча вокруг. И плохо понимали, должно
быть, в чём дело. Но не мешали.
– Холодна вода
в быстрой реченьке.
Гонит ветер злой
тучи чёрные.
