Голос Волюнда заставил её очнуться.
– Возьми своё кольцо, Лебяжье-белая…
Вздрогнув, Бёдвильд открыла глаза. Волюнд протягивал ей
кольцо, насаженное на гибкий прут. Она взяла его и надела на палец.
Кто не знал о поломке, ни за что не догадался бы о ней
теперь. Кто знал – сказал бы, что кольцо от умелой починки стало едва ли не
лучше. Как прежде, радовали глаз блестящие грани и тонкий узор, сплетённый из
невесомых золотых нитей… Бёдвильд не могла оторвать глаз.
– Возьми и застёжку, конунгова дочь, не то позабудешь.
Бёдвильд не глядя потянулась за фибулой… и железные клещи
сомкнулись у неё на запястье! Бёдвильд даже не вскрикнула…
Не было больше хозяйской дочери и раба. Был победитель,
взявший добычу. И пленница у его ног.
Бёдвильд смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Волюнд
стоял над ней – цепко стоял на изувеченных ногах, придерживая свои кандалы…
Наконец Бёдвильд выдавила из себя:
– Что… ты… задумал?..
Волюнд засмеялся. Бёдвильд никогда в жизни не слышала ничего
более страшного. Он сказал:
– Нидуд, старый волк, тебе родной отец. А Хлёд и
Эскхере, его волчата, твои любимые братья. Так что, по-твоему, у меня на уме?
Бёдвильд всхлипнула.
– Сакси… ты… ты не тронул его… я…
Волюнд огрызнулся:
– Я вижу, тебе было бы легче, если бы ты нашла здесь
его череп, оправленный в серебро!
Бёдвильд съёжилась, всё тело охватил ледяной холод. Страшно
кончалась её жизнь, ещё толком и не начавшаяся…
Какое-то время Волюнд молча разглядывал беспомощную
конунгову дочь. А потом усталым движением опустился на мох и застыл в той же
позе, в которой сидел, когда Бёдвильд вошла. Его ноги касались её подогнутых
колен. Он сказал:
– Прости меня, Бёдвильд. Я должен был знать с самого
начала, что не смогу причинить тебе зла.
Он протянул ей фибулу на ладони, и ладонь была тёплая и
твёрдая от мозолей, как ясеневая доска. Бёдвильд взяла пряжку и застегнула у
себя на плече.
Волюнд к ней больше не обращался; наверное, он ждал, чтобы
она ушла и оставила его одного. Бёдвильд подобрала с пола принесённый с собой
узелок и распутала туго стянутые концы. Она сказала:
– Вот возьми, это мёд… А этим ты, если хочешь, можешь
помазать свои ноги…
Волюнд не ответил. Он смотрел в огонь, и глаза у него были
пустые. Но когда Бёдвильд направилась к двери, он сказал ей, не поворачивая
головы:
– Приезжай ещё…
Наверное, на сей раз Волюнд не захотел договариваться с
ветром – Бёдвильд поворачивала свою лодочку то так, то этак, хитростью побеждая
его встречный напор.
Берег высился впереди сплошной тёмной громадой, но Бёдвильд,
выросшая у моря, заблудиться не боялась. Уже почти достигнув сторожевых скал
фиорда, она обернулась назад, туда, где остался остров Севарстёд, а на нём
хижина и в ней Волюнд, – и что же увидела!
Нацеленные в прибрежную темноту, прямо на неё шли три
корабля. Они не несли парусов, и лишь вёсла, послушные сильным рукам гребцов,
мерно вспахивали море… Потом луна ярко осветила драконью голову, украшавшую нос
передней лодьи. И силуэт человека, стоявшего рядом с драконом, – высокую,
широкоплечую фигуру отца!
Бёдвильд так стремительно переложила руль, что парус хлопнул
у неё над головой. Лодочка черпнула бортом воды, но не опрокинулась и резвее
резвого побежала навстречу подходившему кораблю.
– Отец!.. – во всё горло закричала
Бёдвильд. – Ни-дуд конунг!..
Голос её сорвался.
– Бёдвильд! – удивлённо и радостно откликнулись с
корабля. – Бёдвильд!..
Гребцы ещё несколько раз ударили длинными вёслами, потом
подняли их вверх. Бёдвильд схватилась за протянутые руки. Её живо втащили в
лодью, и она тут же оказалась в объятиях отца. А лодочку отвели за корму и там
привязали.
– У кого ещё есть подобная дочь! – говорил Нидуд,
растроганно гладя её по голове. – Какой ещё конунг похвастается, что его
дочь среди ночи прыгнула в лодку и отправилась его встречать!..
3
Бёдвильд блаженно прижималась к его груди и не разубеждала
его.
Ни Хильдинг, ни Трюд так и не догадались об истинной
причине, погнавшей Бёдвильд в ночное путешествие по морю… Сам конунг до того
гордился её поступком, что и не подумал подробно её расспросить, и говорить
неправду не пришлось.
Единственным, кто сразу же её раскусил, оказался маленький
Сакси. На следующий же день он отозвал её в сторонку:
– Бёдвильд, я, по-моему, что-то про тебя знаю…
У неё пробежал по спине холодок:
– Что же ты знаешь, братец?
Сакси хитро покачал головой и сказал:
– Теперь, если мы поссоримся, мы сможем рассказать друг
про друга. И здорово же нам обоим влетит…
Бёдвильд ответила:
– Мне совсем не хотелось бы ссориться с тобой, Сакси.
Он вздохнул:
– И мне с тобой, сестрица. Бёдвильд сказала:
– Но если это всё-таки случится, можно ли мне попросить
тебя промолчать о том, что ты, как тебе кажется, знаешь?
Сакси нахмурился.
– Значит, тебе можно говорить, а мне нельзя?
– Я-то не скажу, – ответила Бёдвильд, и он знал,
что так оно и будет. – Но вот если ты проболтаешься, мне придётся хуже,
чем пришлось бы тебе, если бы это я проболталась.
– Почему? Бёдвильд сказала:
– Не знаю. Просто мне будет плохо, вот и всё. Тогда
Сакси поднял голову и гордо сказал:
– Клянусь тебе бортом лодьи, пусть он отвалится у неё
посреди моря. Клянусь тебе краем щита, пусть он рассыплется в прах от первого
же удара. Клянусь тебе конским хребтом, пусть он меня не снесёт. И ещё сталью
меча – пусть я никогда не возьму его в руки, если хоть полслова скажу
кому-нибудь обо всём этом деле!
В ту осеннюю ночь, на борту боевого корабля, не было ничего
прекраснее рук отца, лежавших на её плечах, – рук добрых, сильных, родных!
И заскорузлой кожаной куртки, к которой она прижималась лицом, ощущая идущий от
неё запах всех солёных морских ветров…
Но золотое колечко оставалось на своём месте. И иногда
словно бы тихонько сжимало её палец, напоминая: я здесь…
Бёдвильд помнила.
Иногда она поглядывала в сторону моря. Туда, где в осенних
дождях, а потом в зимних метелях угадывались хмурые скалы острова Севарстёд. И
ей казалось, будто кто-то смотрел с этих скал на серые морские волны и ждал,
дождаться не мог маленького паруса, сшитого из старого плаща…
