– Как твои ноги? Он ответил:
– Спасибо. Я мазал их снадобьем, что ты мне дала. Они
перестали болеть… почти совсем.
Бёдвильд села на каменную наковальню. Жилище мастера
выглядело пустым и необжитым – правду говорят люди, что не смогла стать уютной
ни одна ещё на свете тюрьма! Бёдвильд коснулась пальцами ожерелья, блестевшего
на груди:
– Трудно поверить, что и его сделал ты. Волюнд кивнул.
– Ты права, Лебяжье-белая. Ты замечала, должно быть,
что и соловей в клетке не поёт.
Бёдвильд вздохнула.
– Надо бы тебе убежать отсюда, Волюнд.
Он ответил:
– Раньше я ковал для всех, кому случалось меня
попросить, и люди обыкновенно оставались довольны. Но я не стану делать ничего
стоящего, пока твой отец держит меня здесь.
Бёдвильд сказала уверенно:
– Ты убежишь. Я не знаю, как ты это сделаешь, но ты
убежишь.
Волюнд пристально на неё посмотрел… Потом нагнулся, разрыл
свою подстилку и вытащил что-то очень похожее на венок из густо заиндевевшей
травы. Он сдул с него мусор и сказал:
– Вот, возьми. Может, понравится. А не понравится,
брось.
Это действительно был венок, и действительно из травы. Но
трава была серебряной и блестела, а чашечки цветов рождали золотистые отблески
на стенах. Бёдвильд долго держала венок в руках и молчала – не могла выговорить
ни слова. Потом несмело возложила его себе на голову и тотчас пожалела, что
поблизости не было миски с водой или хоть лужи – поглядеться!
Волюнд наблюдал за нею, прищурив глаза. Бёдвильд сняла венок
и прошептала:
– Ты вправду волшебник…
Волюнд засмеялся:
– Просто я работал без цепей на руках. И думал о том,
как подарю его тебе.
– Но где же ты взял золото и серебро?
– Это не серебро, а простое железо. Я вытащил звено из
своих кандалов и не думаю, чтобы твой отец догадался их пересчитать. А золото,
это кусочек бронзы от кольца, что в стене.
Бёдвильд гладила сверкающие травинки, и они не кололи ей
рук.
– Но ведь я смогу носить его только здесь… Иначе
откроется, что я была у тебя.
Волюнд вспомнил о чём-то и сказал:
– Вот и твои братья навряд ли станут болтать о том, что
видели меня без цепей.
Бёдвильд слово в слово передала ему историю с волшебным
тюленем.
– А не так уж они и приврали, – заметил
кузнец. – Если вместо «тюлень» говорить «Волюнд», всё сходится. Я
отказался ковать, и они принялись угрожать мне мечами. Я мог бы снять голову и
одному, и другому!
Бёдвильд тихо сказала:
– Но ты ведь дал им уйти.
Волюнд долго молчал, потом ответил так же тихо:
– Я потому и решил тогда продлить свою жизнь, что знал:
вы, дети Нидуда, рано или поздно не утерпите и явитесь сюда, несмотря на
запрет. Я думал убить всех вас и тем отомстить. Но первым пришёл Сакси, и у
меня не поднялась на него рука. Он привёз мне палку для костыля, и я вспомнил,
как тогда, в конюшне, он не испугался и не стал издеваться… А потом приехала
ты… А вчера я просто подумал, что у этих молодых волков есть сестра, которая,
наверное, их любит…
Бёдвильд, потрясенная его словами, ничего не ответила. Он же
сказал:
– Мне нечем тебя угостить, кроме овсянки…
Потом они снова вышли наружу, на яркий солнечный свет. И
Волюнд сказал:
– Мне кажется, ты не шутила, говоря, что я отсюда
убегу.
Бёдвильд ответила, глядя в солнечную морскую даль:
– Кто же, лишённый свободы, не пожелает её вернуть…
Волюнд проговорил:
– Когда ты впервые здесь появилась, дикие лебеди летели
на юг, и я думал, что у меня сердце разорвётся от их голосов. Скоро они полетят
обратно на север, туда, где я жил. В нашем краю множество лесных озёр, и они
свёркают на солнце, как серебряные щиты. Там живёт весь мой род…
Бёдвильд невольно припомнила слова отца о могущественной и
мстительной родне.
– Кто они, Волюнд? Волюнд ответил:
– В том краю моего отца называют конунгом. Мало похож я
на сына конунга, особенно теперь!.. А ещё у меня есть мать и двое братьев,
отважных, как орлы на древесных ветвях… Слагфильд и Эгиль… Мы часто бродили по
лесам все втроём, пока они не женились. Однажды мы пришли на большое озеро и
поставили там дом, а я ещё кузню. Мы назвали это озеро Ульвсъяр – Волчьим,
потому что там охотилась стая волков. У них было два вожака – страшные звери.
Вышло так, что мы застрелили обоих, и тут-то Эгиль спросил, а может, это были
Гери и Фреки – Алчный и Жадный, волки Одина, Отца Богов? Братьев ждали дома
невесты, вот я и сказал, что приму гнев Одина на себя. Одину ведь и без того не
за что было меня любить, я же не воин. Хотя и трусом меня пока ещё не называли…
– Хильдинг ярл назвал тебя так, потому что ты выбрал
жизнь, а не смерть.
Кузнец ничуть не обиделся.
– Что он понимает, этот Хильдинг… Да какая мне разница,
что там сорвётся у него с языка. Вот если бы ты сказала, что я трус, я,
пожалуй, начал бы думать.
Они замолчали. Они стояли рядом, и морская синева сливалась
у горизонта с морозной синевой небес.
Нидуд конунг сам встретил Бёдвильд на берегу – а с ним двое
его старших сыновей и Рандвер. А сзади вертелся озабоченный Сакси.
Парни высадили её на берег и вытащили лодку, и Нидуд сказал:
– Я спрашивал Сакси, куда это ты подевалась, и он
утверждал, что ты поехала вверх по фиорду. А ты появилась со стороны моря. Где
же ты была?
Бёдвильд ответила со смелостью, которой и сама не могла бы
объяснить:
– Я ездила поискать волшебного тюленя, с которым бились
мои братья.
Ее глаза ярко блестели – должно быть, от ветра и солнца,
искрившегося в волнах. Нидуд спросил с интересом:
– Ну и как, нашла ты его? Она ответила:
– Мне показалось, я его видела.
– А зачем ты его искала? Ты надеялась его добыть?..
Сказав так, конунг первым расхохотался, и Рандвер подхватил
его смех: женщине надеяться на удачу там, где оплошали два таких удальца!..
Близнецы же переглянулись. Но у обоих рыльца были уж очень в пуху, и они
промолчали. А у Бёдвильд где-то глубоко в сердце парило ей одной ведомое
счастье. Она поедет на остров снова.
И ещё. И ещё!
4
Отшумел весёлый Йоль, и гости, званые и незваные,
разъехались по домам. Уехал Атли конунг в свою долину, за горный хребет. И даже
Эйстейн скальд, который нигде не имел родного угла и которого Нидуд всячески
уговаривал остаться, и тот отправился куда-то в иные места… Только для Рандвера
праздник словно бы не кончался. По-прежнему жил он у Нидуда в длинном доме,
по-прежнему садился за стол рядом с Бёдвильд. И по-прежнему все улыбались,
глядя на них двоих, и особенно потому, что Бёдвильд редко поднимала глаза.
