Отношение Наливайко к патлатому хозяину скандального кота из
прохладно-настороженного успело стать едва ли не отеческим. Мало того, что
оказался Ванькиным сослуживцем, бывшим с ним в последний час, так ещё и автор,
несомненно, талантливый. Это на фоне-то всеобщей нынешней графомании, когда
напропалую тащат один у другого, из Интернета, из художественных книг, и
называют получившееся познавательной литературой.
— Спасибо на добром слове, — улыбнулся
Краев. — А по образованию-то… Ну… незаконченное высшее у меня.
Техническое…
Он вдруг поймал себя на том, что название института помнил,
а вот что преподавали — хоть тресни. Неужели сплошной марксизм-ленинизм?..
— А я думал, вы историк, — искренне удивился
Наливайко. — Ну там, антрополог, этнограф… Знаете, об эффекте ускорения
исторического времени я бы с удовольствием поподробней с вами побеседовал. Мы
ведь с Мак-Гирсом примерно тем же занимались, только с другой стороны.
А ещё бедного Мак-Гирса кто-то отправил с верхнего этажа на
копья решетки. И Олежка этот без лекарства из палатки ни шагу. Такие вот
случайные совпадения.
— Ну, это не моя теория, — смутился Краев. —
На самом деле всё очевидно. Нашей планете четыре с хвостиком миллиарда лет,
так? А прямоходящие пралюди возникли четыре с половиной миллиона лет назад, то
есть по сравнению с миллиардами — почти вчера. Ещё через три миллиона лет
появились и пошли в ход первые орудия труда. Это называют Палеолитической
революцией. Дальше, всего-то тридцать тысяч лет назад ещё одна революция,
Верхнепалеолитическая, — наши предки кроманьонцы вытесняют с исторической
арены неандертальцев. Придумывается так называемая охотничья автоматика — луки
со стрелами, ловушки, ловчие ямы… Десять тысяч лег назад случился экологический
кризис. Люди съели мамонтов и шерстистых носорогов, в результате чего едва не
вымерли сами. Тогда и случилась знаменитая Неолитическая революция — вместо
хищнического истребления окружающей среды наши предки занялись земледелием…
Этот момент, как пишут авторитеты, и положил, собственно, начало истории. Три
тысячи лет до нашей эры — Городская революция, начало Древнего мира. Потом
начало железного века, а там и так называемая революция Осевого времени —
возникли первые мировые религии. Это где-то с тысячного по трёхсотый год до
нашей эры. Сократ, Будда, Конфуций, Пифагор… Железное оружие гораздо
качественнее и дешевле бронзового, убойность несравнимая, — ясное дело,
человечеству понадобились культурные регуляторы в виде гуманистических
философий. Ну и большие империи в качестве мировых жандармов. Едем дальше,
пятисотые—шестисотые годы нашей эры — гибель Древнего мира, начало
Средневековья… Василий Петрович, я вам ещё не надоел?
— Всё сжимается, — кивнул Наливайко. —
Взлетает к экстремуму.
— Вот именно, — кивнул Краев. — Чем дальше мы
продвигаемся по шкале в будущее, тем плотнее сжимаются витки времени. Сама
эволюция идёт в устойчивом направлении, как говорят, векторно, но движется
революционно — скачками. Кризис, потом скачок, кризис — скачок. И каждый даёт
качественное усложнение системы. То пар появляется, то компьютеры с Интернетом…
Так вот, частота скачков увеличивается в геометрической прогрессии. А если
свести и математически обработать данные из разных наук, от геологии до обычной
и бактериальной палеонтологии, плюс археология и история, выясняется, что точки
кризисов очень точно ложатся на так называемый гладкий автомодельный аттрактор.
То есть и биологическая эволюция, и эволюция социальная имеют одни глубинные
корни, одинаковые механизмы.
— И сразу возникает вопрос, где же сходится наша
последовательность, — проговорил Наливайко. — Где математический
предел на временной оси, когда частота революционных вспышек стремится к
бесконечности, а период между ними — к нулю?
— «Сингулярность истории», — сказал
Краев. — Как в центре чёрной дыры. Историческая спираль свернётся в точку,
можно даже вычислить, где именно… Для всей планетной истории — и биосферной, и
социальной — уже вычислили год. Две тысячи четвёртый… Ага, он уже миновал, а мы
ничего особенного не заметили?
— Разброс, — кивнул Наливайко.
— Именно, — скачал Краев. — Если взять
человеческую историю, предельная точка выпадает на две тысячи двадцать седьмой.
А если обособить ту часть кривой, которая относится к Новой эре, получается две
тысячи двенадцатый. Тот самый, на котором завершаются календари майя… Вот она,
сингулярность, у нас прямо под носом. Формально мы сейчас вблизи точки, где
скорость истории должна стать бесконечной… На практике это будет скорее всего
означать переход в совершенно другой рукав истории. Какой — пока невозможно
даже предполагать. Лишь бы наша история не оказалась… хм, безрукавкой…
— Две тысячи двенадцатый… — потёр лоб
Наливайко. — Знаете, что я вам скажу? Умирая, сэр Эндрю… профессор
Мак-Гирс… завещал преданному слуге передать мне: «две тысячи двенадцать». А
ведь целью его эксперимента было моделирование «траектории истории»,
основываясь на теории Теслы о нулевой точке эфира как шарнире вероятной
альтернативности. Я же говорю — мы с бедным сэром Эндрю подошли к той же
проблеме, только с другого конца. И с аналогичным результатом. Дай-то Бог,
чтобы ошибочным… Безрукавка…
— Мы-то ладно, у нас компьютеры и экспериментальные
установки, но вот откуда майя было об этом известно? Дай-ка Бог памяти… —
Краев напрягся, стиснул кулаки и мрачно проговорил: — Они указывали день —
второй Ахау третьего Канхина, что соответствует двадцать третьему декабря две
тысячи двенадцатого, и пройдет он под знаком Бога Солнца Девятого владыки ночи.
Луне будет восемь дней, и она будет третьей из шести…
— Эко вы сгустили краски, молодой человек, —
невольно поёжился Наливайко. — Аж мороз по коже! Вас послушать, полный
абзац, безнадёга, все кутаемся в простыни и ползём на Южное кладбище… А ведь
точка сингулярности-то является одновременно и точкой бифуркации, после неё
возможны разные траектории развития. С летальным вариантом всё ясно: кризисов у
нас выше крыши, и каждый на заглядение. Генетический, экологический, ресурсный,
кризис внутренней технологической неустойчивости… А вот как там с вариантом
выживания? По-прежнему полный мрак, как у майя?
— Вечер добрый, — заглянул в палатку Коля
Борода. — Не помешал?
Похоже, он был в прекрасном настроении и желал поделиться.
— Заходи, Коленька, — обрадовался
Наливайко. — Ну-ка, расскажи, говорят, там твои что-то интересное
откопали?
— Угу, — с гордостью кивнул Колян. — Кладбище
нашли офицерское, войска СС. Кинжалы, парабеллумы, амуниция, одежонка,
мелочовка, кресты… Почва там тяжёлая, глинистая, а значит, всё в целости и
сохранности. Тела правда, тоже… но в целом — неплохая прибавка для бюджета.
Он перехватил взгляд Василия Петровича и, кажется, собрался
встать в защитную позицию. Дескать, хорошо рассуждать о борьбе за чистую идею,
но в реальном мире это не очень прокатывает. Экипировка, снаряжение, транспорт,
бензин, жратва… не говоря уже о взятках чиновникам. Вот уж у кого никто не
забыт и ничто не забыто. Вероятно, Коля ещё собирался поведать человеку
старшего поколения, что они с коллегами не имели никакого отношения к
мародёрам, которые торгуют жетонами-«смертниками», организуют пункты по приёму
цветных металлов и без зазрения совести толкают бандитам оружие. А также к
уродам, которые добывают тол, нанимая для этого за гроши гастарбайтеров…
