– Называй нужный номер, – потребовал я у пленника. – Я сам себе хозяин и желаю лично удостоверится в том, блефуешь ты или нет.
– Э, нет, черта с два! Так дело не пойдет! – воспротивился Барклай. Он не поддался на мою уловку и не выдал сведения, которые могли бы поспособствовать мне в будущем выдавать себя за него. – Я назову этот номер только твоему хозяину, с которым ты свяжешь меня напрямую здесь и сейчас! И поспеши, поскольку это в твоих же интересах!
– Боюсь, раз ты нам не веришь, мы не в силах выполнить твою просьбу. Мои сожаления. – Я развел руками. Секрет Барклая был не настолько ценным, чтобы подключать к его добыче непосредственно Стратега. А выдать за Стратега подставное лицо – к примеру, отсутствующего здесь Гаера, – вряд ли получится. Тертый пройдоха Дровосек сразу смекнет, с кем он общается: с человеком, действительно наделенным властью или всего лишь притворяющимся таковым.
Говорить с Барклаем больше было не о чем. Задавать ему вопросы о его текущих делах являлось бесполезной тратой времени. Подозревая, что мы при любом раскладе не оставим его в живых, он, в лучшем случае, наврет нам с три короба, а в худшем – заманит в какую-нибудь ловушку. То же самое он наговорит и под пытками, лишь бы только облегчить себе мучения и оттянуть казнь. И сывороткой правды я ничего не добьюсь. Сканер Вектора обнаружил в теле барона ультрасовременные медицинские импланты, способные мгновенно обезвредить даже попавший к нему в организм цианистый калий, не говоря о прочей вредоносной химии. Они же делали чрезвычайно рискованным содержание Дровосека под стражей в любом из здешних помещений. Параноик вроде него мог заблаговременно предусмотреть такую ситуацию. После чего везде, где только возможно, установить тайные порты для подключения к ним своего Мю-фона и подачи сигнала «SOS» союзникам.
Короче говоря, оставлять свергнутого хозяина «Ласточки» в живых было не только бессмысленно, но и опасно. Единственная польза, какую он еще мог нам принести, – это помочь Башке избавиться от досадного недоразумения – чистой тринадцатой графы в его полевом допуске. Ради чего Башка должен был в буквальном смысле собственными руками избавить нас от Барклая…
Было заметно, что экзаменуемый нервничает, хоть и старается всеми силами не подавать виду.
– Соберись! – вполголоса порекомендовал я ему, бросающему нервозные взгляды на сидящую к нам спиной жертву. – Не забивай голову лишними мыслями. Думай о том, что до сегодняшнего дня на твоем счету было три тысячи отнятых жизней, а теперь будет три тысячи одна. Тоже мне, достижение: увеличить свои смертные грехи на какие-то жалкие три сотых процента!
– Я в порядке, – кивнул усиленно храбрящийся мамлюк. – Дело в другом: просто вы так сильно на него похожи, что это немного сбивает меня с толку.
– Ну тогда иди и побыстрее устрани помеху, какая мешает тебе сосредоточиться на работе!.. Нож или пистолет?
– Что, простите?.. Ах да, понял, о чем вы! Думаю, лучше все-таки пистолет. Или это э-э-э… не по правилам?
– Почему же? Твое право, – ответил я. – Было бы нельзя, я бы не предлагал… И я когда-то начинал с пистолета. Стандартный выбор новичка. Редко кто соглашается вписать себе в тринадцатую графу первый пункт ножом. А особенно такие, как ты, чистоплюи.
Я вынул из кобуры «Страйк», взвел его, после чего извлек магазин и, оставив в пистолете всего один патрон, передал оружие Башке. Тот взял его слегка подрагивающей рукой – вполне естественная реакция, за которую на экзамене не начисляют штрафные баллы, – затем кивнул не то в знак благодарности, не то согласившись с моими последними словами, развернулся и целеустремленной походкой направился к Дровосеку.
Завидев это, Вектор отступил от него в сторону, дабы дать Башке больше места и не попасть случайно под его выстрел.
Любое, даже короткое промедление играло сейчас не в пользу испытуемого. Поэтому он решил не ходить вокруг да около, а действовать быстро, с ходу пустив Барклаю пулю в голову. Да не в затылок, а в лоб, чем, видимо, надеялся заработать себе дополнительный балл за храбрость. И заработал бы – все-таки не каждый на его месте осмеливается стрелять, глядя жертве в глаза, что тоже отмечается экзаменатором, – если бы Дровосек вдруг не подал голос.
– Стойте! – взмолился он, сгорбившись, вжав голову в плечи и испуганно заморгав. – Стойте, погодите! Не стреляйте, прошу вас!
Башка, который уже вскинул «Страйк», сбился с шага и замешкался. Похоже, он уповал на то, что приговоренный к смерти умрет, не успев ничего понять, и потому был обескуражен этим внезапным и несвоевременным прозрением жертвы. Вместо того чтобы спустить курок, палач-новичок застыл в двух шагах от пленника с пистолетом в вытянутой руке и растерянно оглянулся на меня.
Я хотел было прикрикнуть на него, чтобы он не стоял, а действовал, но передумал и жестом велел Башке повременить с расправой. Несмотря на звучащее в мольбе Барклая отчаяние, я тем не менее не расслышал в ней никакого унижения. Что и пробудило во мне закономерное любопытство.
О чем мы говорили с Башкой вполголоса на балконе холла, Дровосек не слышал, но чутье параноика подсказало ему, что должно вот-вот произойти. И все же он просил нас не о пощаде, ибо осознавал, что это бесполезно, а, похоже, хотел напоследок что-то нам сказать.
Я не сентиментален и обычно не трачу время, позволяя своим жертвам толкать предсмертные речи. Но, поскольку сегодня палачом выступал не я, мне показалось, что не будет ничего зазорного в том, если Барклай получит перед казнью маленькую поблажку.
– Чего тебе еще? – поинтересовался я, приблизившись и встав рядом с замешкавшимся экзекутором. – Давай, говори. Только покороче. Сам понимаешь, нам с тобой возиться совершенно недосуг.
– Да, я… все прекрасно понимаю – не вчера родился, – ответил Барклай, сглотнув подступивший к горлу комок. – И даже в какой-то степени рад: все-таки для Зоны такая смерть – лучшая из всех возможных. Ни о чем просить вас не собираюсь – много будет чести мне перед вами унижаться! Только один вопрос задам, и на этом все. Договорились?
– Ладно, задавай, – разрешил я.
– Спасибо… – Дровосек вновь судорожно сглотнул, шумно вздохнул и, волнуясь от того, что произносит последние слова в своей жизни, осведомился: – Картина, которую вы принесли… «Вирсавия»… Она подлинная?
– Разумеется, нет, – ответил я, не видя смысла скрывать от приговоренного правду. – Обычная высокотехнологичная подделка. К чему нам было тратить время на розыск настоящей картины лишь для того, чтобы проникнуть к тебе в крепость? Для этого вполне хватило и фальшивки.
– Что ж, неудивительно… Я именно так и думал, – пробормотал Барклай, потупив взор. Его голова и плечи также безвольно поникли, но страха он по-прежнему не испытывал: – И все равно досадно, поскольку я до последнего надеялся, что мои предчувствия меня обманули… Очень жаль! А было бы здорово взглянуть сейчас на настоящего Брюллова, ведь картины – единственное в моей жизни, что я по-настоящему ценил.
Больше он не проронил ни слова. Я – тоже. Толкнув Башку в бок, я кивком указал ему на понурившуюся жертву, после чего тот, поняв намек, вновь вскинул пистолет и завершил испытание. Сделал он это с явной поспешностью – видимо, пытался таким образом загладить передо мной свои прежние экзаменационные огрехи. Но теперь его рука не дрогнула, и выстрел получился точным. Лишь отвращение, появившееся на лице у коротышки, когда он превратил голову Дровосека в кровавые ошметки, выдавало, что он в действительности думает о проделанной им грязной работе. Впрочем, брезгливость, как и легкий мандраж, тоже была простительна для новичка и не влияла на итоговую оценку, которую мне предстояло ему вынести.
