— Он жив?
— Да, но неизвестно, надолго ли. Он без сознания.
— Что случилось?
— Его жестоко избили, и он сейчас в Общественной больнице.
— Найди фотографа.
— Сейчас?
— Да.
— Уже поздно.
— Позвони Хаммарлунду. Позаботься о том, чтобы Хильмера сфотографировали, пока он еще жив. Мне завтра будут нужны эти фотографии. Я немедленно еду в больницу. Встречаемся в участке в семь утра. До этого я хочу посмотреть место, где нашли Хильмера. Проконтролируй, чтобы нам хватило народу для задержания и домашнего обыска в трех местах. Мы возьмем Тульгрен, Мальмстена и Бультермана для допроса, пока они еще не успели уйти в школу. У тебя есть номер моего мобильника?
Номера мобильника у Нильсона не было, и ему пришлось записать его.
Форс положил трубку, вышел из кухни и открыл бутылку минералки. Он выпил ее стоя и посмотрел в окно. В окне противоположного дома он увидел целующуюся в спальне пару. Она была в ночной сорочке, он — в рубашке. Наконец женщина опустила гардины. Форс осушил бутылку, оделся, положил мобильник в карман и пошел к «гольфу».
Дорога до больницы заняла не больше десяти минут. Форс зашел в отделение интенсивной терапии и показал свое удостоверение дежурной, одетой в зеленую униформу. Она показала на дверь.
Операционная «В».
— Родители сидят там, — сказала дежурная, женщина одних с ним лет. — Мальчика сейчас оперируют.
Форс пошел в комнату, где ждали родители. В отделении интенсивной терапии не было специального помещения для посетителей, так что Эриксоны сидели в комнате для персонала. Мать Хильмера положила голову на плечо своего супруга. Она тихо плакала, муж обнимал ее. Он был очень бледен.
Форс подошел к ним. Женщина, казалось, его не заметила.
— Простите, — сказал Форс.
Ему не хотелось мешать.
Он представился отцу Хильмера.
— Как он?
Женщина издала стон, в котором не слышалось ничего человеческого.
— Он чудовищно избит, — прошептал Андерс Эриксон, — я не смог бы узнать его, если бы не рубашка.
И Эриксон затрясся в рыданиях, пытаясь спрятать лицо в коротких рыжих волосах жены.
— Я не хочу показаться вам бесчувственным, — прошептал Форс, — но я послал сюда фотографа. Он сейчас придет. Если врачи позволят, он сфотографирует Хильмера.
Женщина застонала.
— Я понимаю, — сказал ее муж. Он тоже говорил приглушенным голосом.
Форс подумал: а что же, собственно, Андерс Эриксон понимает, — но ничего не сказал. Он сам слишком часто ничего не понимал. Вот и сейчас он не понимал, кому и зачем понадобилось избивать до смерти подростка, который интересовался шахматами и играл в футбол.
Около них по комнате двигался Хильмер Эриксон. Он уже начал осознавать, что сделали с его телом. Он видел, как плачет его мать, и пытался утешить ее. Но она его не замечала.
Она его не видела.
Вокруг него
запах
сгнившей листвы.
Как будто все произошло не в мае,
а осенью.
И вокруг летали не жаворонки
и не ласточки,
а вороны.
Форс подошел к дежурной по отделению и продиктовал ей номер своего мобильника.
— Мне нужно поговорить с врачом, который осматривал Эриксона. Позвоните мне, когда это будет возможно. Я буду ждать.
— Хорошо, — сказала дежурная, не поднимая глаз. Он листала какую-то толстую папку.
Форс повернулся и пошел к дверям. Едва он собирался выйти, как на пороге появились Эллен Старе и высокая женщина с длинными вьющимися ореховыми волосами. Эллен была вся красная от слез. Они остановились перед Форсом.
— Как Хильмер?
Форс показал на листавшую папку дежурную, затем на комнату для персонала.
— Можете спросить у дежурной по отделению. Родители Хильмера сидят там.
Эллен побежала к стойке. Форс представился женщине с длинными волосами.
— Айна Старе, — ответила она, — я мать Эллен.
Форс кивнул:
— Я занимаюсь расследованием.
Айна Старе посмотрела на Форса.
— Это правда, что его избили?
— Да.
— Вы знаете, кто это сделал?
— Нет.
— Ему очень плохо?
— Я не знаю. Жду, когда можно будет поговорить с лечащим врачом.
Айна Старе посмотрела на Форса долгим взглядом. Затем она порывисто обняла его и вместе с дочерью пошла в комнату для персонала, где сидели родители Хильмера. Форс пошел по длинному коридору к выходу.
Ветер стал слабее. Форс сел в «гольф», включил радио и стал слушать музыку, которая ему совершенно не нравилась. Переключать на другой канал не хотелось. Форс откинулся назад и закрыл глаза. Он уже почти заснул, когда зазвонил телефон.
— Доктор Шелунд готов встретиться с вами.
Форс вылез из машины и вернулся в здание больницы. Он поспешно проследовал по коридору, вошел в отделение интенсивной терапии, толкнул дверь и поздоровался с мужчиной в зеленой медицинской униформе, который представился доктором Шелундом. Он говорил быстро, не сводя с Форса глаз.
— Хильмер Эриксон зверски избит каким-то тупым предметом. Выбиты шесть зубов, разбиты губы, сломаны нос, челюсть, левый глаз поврежден настолько, что зрение едва ли сохранилось. Сломаны два ребра, разорвано легкое. Какие повреждения у почек и селезенки, мы еще не знаем. Эриксон не приходит в сознание, ни на что не реагирует, и мы не знаем, в какой степени пострадал мозг. Исход неизвестен.
Шелунд умолк.
— Я послал за фотографом, надеюсь, что Хильмера можно будет сфотографировать,— сказал Форс.
Не отводя взгляда, доктор Шелунд произнес ровным голосом:
— Вы можете созвать к кровати Эриксона симфонический оркестр, он этого все равно не заметит.
В кармане Шелунда запищал телефон. Доктор взглянул на дисплей и потянулся к стационарному телефону.
— Спасибо, — сказал Форс.
Шелунд кивнул.
Форс сел в «гольф» и поехал домой.
Дома он разделся догола, открыл окно в спальне, лег в кровать и погасил лампу. Через открытое окно со двора доносился запах черемухи.
Он вспомнил ручей.
Ребенком он рыбачил там. Велосипед приходилось оставлять на лесной тропинке, еще час надо было идти вдоль ручья. На том месте, где он любил рыбачить, было два неглубоких водоема. В начале лета там бывала хорошая рыбалка. Форс вспомнил больших белых мух и жирных форелей весом в килограмм.
