Форс попытался вспомнить, от кого за последние сутки он уже слышал про правила.
— Но вас не особо интересуют правила, не так ли? — сказал Леннергрен.
— Все иногда совершают ошибки, — сказал Форс и вспомнил, что о правилах говорил ректор Свен Хумблеберг.
Леннергрен выглядел несколько утомленным.
— Расскажите мне, чем вы сейчас занимаетесь.
И Форс рассказал.
Леннергрен слушал, сложив руки на коленях. Его лицо не выражало никаких эмоций. Он напоминает увлеченного игрока в покер, подумал Форс. Или в бридж.
Когда Форс закончил свой рассказ. Леннергрен откашлялся.
— Бертильсон скоро займется этим делом. Вы знаете, как он не любит, когда задерживают подростков, которым еще нет восемнадцати. Вы должны считаться с тем, что по закону их придется отпустить самое позднее завтра. Так что если вы хотите еще чего-нибудь от них добиться, то делайте это сейчас. Прессу посылайте ко мне. Они всегда раздувают невесть что, когда преступники оказываются такими молодыми.
— Хаммарлунд пообещал взять прессу на себя.
Леннергрен кисло улыбнулся, что должно было изобразить высшую степень дружелюбия.
— Прошу вас, отправляйте прессу ко мне.
— Так, значит, заниматься делом будет Бертильсон?
— Боюсь, что да, — вздохнул Леннергрен.
Районный обвинитель Сигфрид Бертильсон имел политические амбиции. Его амбиции среди прочего получили выражение на прошлое Рождество. Четверо семнадцатилетних юнцов на день святой Лусии заманили в велосипедный сарай девочку и по очереди изнасиловали. Так как парни были несовершеннолетние и ранее не привлекались. Бертильсон не нашел никакой причины их арестовывать. Это привело к тому, что оставшиеся на свободе парни пошли в свою гимназию и рассказали о случившемся. Девчонке пришлось поменять школу.
Во время процесса юнцы меняли свои показания, они единодушно заявили, что девочка вступила с ними в связь добровольно и они щедро заплатили ей за услуги. В результате дело мальчишек передали в социальную службу и их обязали по очереди ходить и беседовать с косоглазым пятидесятилетним мужчиной. У мужика были брюки в клеточку Он скоро стал известен в гимназии как полный придурок. Бертильсон на этом не остановился. Он провел конференцию, на которой говорилось о важности сотрудничества между обвинителем, полицейским и социальной службой.
Форс вздохнул.
— Бертильсон не такой дурак, — утешил его Леннергрен, который хорошо знал Бертильсона. Они оба состояли в управлении гольф-клуба.
— Что-нибудь еще? — спросил Форс.
— Нет, пока все. Будь поосторожнее с этими юнцами. Грубостью мы тут ничего не добьемся. Опыт показывает, что из таких подонков иногда получаются хорошие люди.
Форс кивнул и пошел к дверям.
— Не закрывайте дверь! — крикнул ему Леннергрен. Начальник полиции считал, что руководитель всегда должен быть доступен для своих подчиненных. Поэтому, когда он в виде исключения сидел в своем кабинете, его дверь чаще всего была открытой.
Форс вернулся к себе.
Карин сидела, откинувшись на спинку стула, и полировала ногти.
— Теперь Бультерман, — сказал Форс и посмотрел на часы.
Карин отложила пилку и вышла. Форс поменял пленку в магнитофоне, подписал старую и положил ее в верхний ящик письменного стола. Карин вернулась с Ларсом-Эриком Бультерманом.
Он сел перед Форсом, и тот начал задавать вопросы. Бультерман отвечал отчетливо и назвал свое имя, дату рождения и адрес. Потом он замолчал. Он не захотел сказать, как зовут его родителей.
— В чем дело? — спросил Форс, пристально рассматривая молчащего Бультермана.
Тот не отвечал.
— Мы ведь знаем, как зовут твоих родителей, — пояснил Форс, — эти вопросы простая формальность.
Бультерман молчал. Форс нагнулся вперед.
— Слышишь, что я говорю?
— У него дерьмо в ушах, — прошипела Карин из-за своего стола. — Слышь, парень, надо бы почистить уши.
— Нам будет легче, если ты не станешь упрямиться, — сказал Форс.
Но Бультерман молчал.
Через десять минут, так и не добившись от Бультермана ни слова. Форс поднялся и отвел его в одну из камер. Затем он привел в кабинет Аннели Тульгрен. Тульгрен села на то же место, где прежде сидел Бультерман. Форс задал ей те же вопросы относительно имени, адреса, даты рождения и имен родителей, и Тульгрен отвечала ясно и четко.
— Мы расследуем дело об избиении Хильмера Эриксона, — сказал Форс. — Мы думаем, что ты в нем замешана. Все довольно серьезно, так как Хильмер по-прежнему без сознания и исход неизвестен.
— Ты понимаешь, что это значит? — крикнула Карин. — Исход неизвестен. Это значит, что он может умереть. И если он умрет, то мы будем знать, что ты одна из тех. кто его убил.
— Я убиваю, кого хочу! — выкрикнула Тульгрен в ответ.
— Что? — спросил Форс в крайнем изумлении.
— Я убиваю, кого хочу, — повторила Тульгрен.
— Объясни, что ты имеешь в виду, — попросил Форс.
— Только то, что сказала.
— Что ты убиваешь, кого хочешь?
— Да.
— Что это значит?
— Это значит, что она просто тварь! — заорала Карин со своего места, и Форс выключил магнитофон.
— Заткни хлебало, сука, — ответила Тульгрен и повернула голову к Карин. Та поднялась со стула и быстрыми шагами подошла к девочке.
— Что ты сказала, подружка?
— Ты, сука…
Ее слова прервала пощечина.
Карин нагнулась и посмотрела Тульгрен в глаза:
— Не слышу..
— Су..
Пощечина обрушилась на другую щеку.
— Ну, скажи это еще раз. — прошипела Карин.
— Ты...
Карин отвесила ей третью пощечину.
— Я думаю, нам надо успокоиться. — заметил Форс.
— Я спокойна, Харальд. Спокойна, как слон.
— Пойди сядь.
— Я спокойна.
— Сядь.
Карин вернулась к своему столу и села. Форс включил магнитофон. Он слышал тяжелое дыхание Карин.
— Продолжим, — предложил Форс. — Ты сказала, что убиваешь, кого хочешь.
Аннели Тульгрен кивнула.
— И кого ты хочешь убить?
Аннели Тульгрен показала на Карин.
— Например, ее.
— Еще кого-нибудь?
— Черных.
— Всех?
— Да.
— Но каким образом?
