— Наверно, Вир Бади держит пульт управления, — бормочет Мохан Кумар.
Рита его не слушает. Она перегнулась вперед и неотрывно смотрит на сцену, вцепившись руками в подлокотники кресла.
Между тем очки и дорожный посох тоже приходят в движение и медленно приподнимаются над полом. Они взмывают все выше к потолку в согласованном, нарушающем законы гравитации танце. В зале слышны изумленные вздохи.
Мохан Кумар ощущает неприятное покалывание в ладонях.
— Да они на леске подвешены к потолку, — высказывается он не вполне уверенным тоном.
Рита попросту наблюдает, разинув рот.
А колесо издает резкий скрежет и замирает. С грохотом валится на пол дорожный посох. Очки летят за ним и разбиваются вдребезги.
В зале тишина. Кумару начинает казаться, что Баба уснул. Потом все тело медиума сотрясают жестокие непроизвольные судороги.
— Боже, я не могу на это смотреть, — всхлипывает Рита.
И в эту секунду раздается голос, подобного которому Мохан Кумар никогда не слышал:
— Я покорно прошу прощения за столь долгую задержку. Должен сказать, что в этом нет ни моей вины, ни чьей-либо из живущих на свете людей.
Вопреки скрипучим ноткам звучный и гулкий голос непонятным образом трогает душу. Принадлежит ли он женщине или мужчине, сказать невозможно. Слова вроде бы слетают с уст медиума, однако говорит их явно не он.
Над залом повисает мертвая тишина. Зрители ощущают себя во власти сверхъестественной силы, обладателя которой нельзя ни увидеть, ни до конца понять.
— Не относитесь к моему выступлению как к цирковому шоу. Я не дрессированное животное, а один из вас. И сегодня буду говорить с вами о несправедливости. Да, о несправедливости, — продолжает голос. — Я всегда утверждал, что Истина и Ненасилие — это два моих легких, однако что есть отрицание насилия? Оружие храбрых, а не щит для труса. И когда верх берут силы несправедливости, подавления себе подобных, тогда долг храброго человека…
Предложение остается незаконченным. В заднюю дверь врывается бородатый мужчина в просторных белых куртах-пиджамах. Его длинные черные волосы спутаны, глаза сверкают сверхъестественным блеском. Он проворно бежит через зал, а следом гонятся двое полицейских и размахивают дубинками. Нежданное вторжение заставляет Агхори умолкнуть.
— Это издевательство! — восклицает бородач, достигнув сцены и остановившись прямо перед Кумаром. — Как вы посмели осквернить великое имя своим продажным спектаклем? Бапу принадлежит всем нам. А вы превратили его в марку шампуня или зубной пасты! — гневно кричит он медиуму.
— Сэр, успокойтесь, пожалуйста. Не надо нервничать. — На сцене будто по волшебству, как белый кролик из шляпы, возникает Вир Бади. — Мы разберемся с этой ситуацией, а пока — рекламная пауза, — объявляет он в зал, ни к кому конкретно не обращаясь.
Протестующий даже не смотрит в его сторону. Вместо этого он достает из-за пазухи черный револьвер и, крепко сжимая в руках, направляет на медиума. Громко сглотнув, Вир Бади поспешно удаляется за кулисы. Полицейские, похоже, остолбенели. Зрители тоже словно парализованы.
— Вы еще хуже, чем Натхурам Годзе,
[15]
— заявляет бородач. (Агхори-баба по-прежнему сидит закрыв глаза; только грудь часто-часто вздымается, точно ему тяжело дышать.) — Тот просто убил тело Балу. А вы глумитесь над его духом. — И, не вдаваясь в лишние разговоры, выпускает в садху
[16]
три пули подряд.
Грохот от выстрелов перекатывается по залу могучей океанской волной. На сцене сверкает новая вспышка. Агхори-баба роняет голову на грудь, и его шафранная курта багровеет.
В зале начинается столпотворение. Проходы между рядами оглашаются воплями: это люди в панике устремились к дверям.
— Помогите! Мохан! — визжит Рита и пытается вырвать сумочку у напирающих сзади людей, однако нахлынувшая толпа рассерженной рекой сметает ее и несет к выходу.
Кумар остается сидеть в кресле, оцепеневший, потерянный. Его лицо задевает что-то мягкое, как ватный комок, но при этом склизкое, словно брюхо змеи.
— Да-да, сейчас пойдем, рассеянно говорит он Рите, которой уже и след простыл.
Губы не успевают сомкнуться: непонятный предмет со скоростью молнии проникает в рот. Мужчина непроизвольно давится, и что-то скользит по его пищеводу в желудок. На языке неприятное послевкусие: так бывает, если нечаянно проглотить насекомое. Мохан кашляет и плюется, чтобы избавиться от горечи. Сердце вздрагивает, по спине пробегает легкий озноб, и вдруг все тело охватывает огонь. Пульсирующая, искрящаяся энергия пронизывает его целиком, от мозга до пяток. Невозможно сказать, откуда она взялась: изнутри ли, снаружи, снизу ли, сверху — определенного источника нет, но странная сила бушует в нем подобно смерчу, ввинчиваясь в самые глубины сознания. Кумара всего трясет и колотит, словно в припадке бешенства. И тут появляется боль. Ощущение мощного удара по голове — это только начало. Следом за ним тупой клинок вонзается в сердце, и чьи-то гигантские руки стискивают грудь, калеча внутренности. Страдания так нестерпимы, что Мохан мысленно прощается с жизнью. Его мучительные вопли бесследно тонут в ужасном шуме вокруг. Перед глазами одно сплошное мельтешение. Люди с криками падают, спотыкаясь друг о друга… А потом все чернеет…
Открыв глаза, он видит пустой и притихший зал. Бездыханное тело медиума, распростертое на соломенном мате, напоминает остров посреди багрового моря. По дощатому полу разбросаны туфли, кроссовки, сандалии, шпильки… Кто-то трогает его за плечо. Мохан оборачивается.
— Эй, мистер, а вы здесь зачем? Не видели разве, что тут случилось? — рявкает полицейский с дубинкой.
И получает в ответ совершенно бессмысленный взгляд.
— Глухонемой, что ли? Вы кто? Как вас зовут?
Мохан открывает рот, однако язык отказывается ему повиноваться.
— Me… ме… меня зо…вууут…
— Да? Говорите! — торопит полицейский.
Мужчина хочет ответить: «Мохан Кумар», но имя никак не идет с языка. Невидимые пальцы впиваются в горло, перекрывают голосовые связки, выворачивают наизнанку еще не родившиеся звуки, наполняют рот чужими словами.
— Меня зовут Мохан… Мохандас Карамчанд Ганди, — слышит он как бы со стороны.
Полицейский грозно приподнимает свою дубинку.
— А с виду приличный человек. Нашли время для шуток. Повторяю вопрос. Как вас зовут?
— Я же сказал: Мохандас Карамчанд Ганди. — На этот раз голос Мохана звучит уверенно, спокойно, непринужденно.
— Еще издеваетесь? Если вы Махатма Ганди, тогда я — отец Гитлера, — ворчит полицейский; его дубинка описывает в воздухе дугу, и плечо Мохана Кумара взрывается болью.
