Оставив Мунира и Альтафа уничтожать следы нашего убежища, мы вчетвером двинулись на северный склон. Технарь взял спутниковый телефон; Кхалед с Омаром несли автоматы «АК-47».
Путешествие выдалось не из легких. Пришлось идти по крутым горам и промозглым ущельям. Поздно под вечер мы достигли тихой долины и переночевали в пустом деревянном доме.
А потом снова была дорога, причем самая опасная в моей жизни — из индийского Кашмира в Кашмир пакистанский. Мы шли только по ночам, а днем прятались. Впереди шагал Технарь в очках ночного видения, а мы вслепую брели за ним следом, спотыкаясь на склизком снегу, пересекая пастбища и горные склоны, холмы и овраги, ледяные реки и траншеи, стараясь избежать индийских мин, осветительных ракет и пограничных патрулей. Правда, грех жаловаться: мне выдали теплые кожаные сапоги, водонепроницаемую куртку и даже какие-то шерстяные тряпицы, чтобы обернуть замерзающие икры.
Неделю спустя мы очутились на бескрайнем зеленом пастбище среди безлюдной глуши. Перед нами скрипела старая деревянная постройка на три этажа с черной трубой на крыше. Краска уже облетала, да и балки сильно потрескались. Но все-таки это было гораздо лучше крысиной норы.
— А вот и наш новый дом, — произнес Абу Кхалед. — Мы в Пакистане. Можно больше не прятаться. И ни о чем не беспокоиться.
Ну, мне-то было о чем беспокоиться. Президент по-прежнему не реагировал на мое похищение; парни уже теряли терпение и начинали злиться.
— Надо предъявить американцам ультиматум, — заявил Кхалед и попросил Технаря выбрать любой день.
— Как насчет двадцатого марта, на Милад-ан-Наби?
[146]
— вмешался Омар.
— Поздновато, — покачал головой Кхалед.
Технарь посмотрел на меня:
— Может, вы сами назначите дату, мистер Пейдж?
— Семнадцатое марта! — выпалил я не задумываясь.
— Что в ней такого особенного?
— Это день рождения одного дорогого мне человека.
— Тоже поздно, — не согласился Кхалед. — Предлагаю двенадцатое марта.
— Почему?
— Это мой день рождения.
Пакистанский Кашмир совершенно не отличался от Кашмира индийского — те же кочевые пастухи, те же деревянные домики, та же еда и погода. Я проводил все дни в ожидании вестей от президента и в мечтах о Шабнам.
Но вот подошло десятое марта. Я решил уточнить у Омара насчет ультиматума.
— А что случится, если через два дня мои земляки по-прежнему будут молчать?
— Ничего особенного, — ответил он. — Мы тебя убьем. Парень был деликатен, как лошадиная какашка в вазочке со взбитыми сливками.
Следующие две ночи я провел без сна. Стоило на секунду забыться — и перед глазами возникала костлявая дамочка в капюшоне, с острой косой. И меня начинало трясти, словно уличный отбойный молоток.
Казалось, этого было мало, одиннадцатого числа налетел заунывно воющий северный ветер; я за пять месяцев не видал столько дождя, сколько в этот единственный день. С неба хлестало как из ведра, да еще с громом и молниями. Слушая назойливый грохот по крыше, я думал о маме. О Мицц — Генриетте Лоретте. О Гробовщике. Вспоминал жуткий апрельский снег в Уэйко. И даже папу. Но больше всего я грезил о женщине, которую так ни разу и не увидел.
Двенадцатого марта, проснувшись, я первым делом услышал от Технаря, что президент по-прежнему отмалчивается. После вкусного и сытного завтрака, к которому я не притронулся, меня отвели к Абу Кхаледу.
— Сдается нам, мистер Пейдж, что ваш народ готов принести вас в жертву. Теперь понимаете, почему я считаю американцев бессердечными? У вас еще есть время, чтобы помолиться.
— Позвольте, я его грохну, босс, — вызвался Омар, чуть не писая кипятком.
С тех пор как он поимел девчонку, у него в голове окончательно что-то сдвинулось.
— Нет, хозяин. Это сделаю я, — тихо промолвил Технарь.
Меня повели из дома в открытое поле, склизкое после дождя, словно совий помет.
— Шевелись, американская свинья, рой для себя могилу! — рявкнул Омар и подал мне лопату.
Около получаса я надрывался, копая в земле траншею, которой предстояло сделаться моим последним приютом. Наконец могила была готова. К тому времени солнце уже наполовину поднялось в небо. Где-то чирикали первые птички. Как будто никто здесь не собирался расстаться с жизнью.
Технарь достал из кармана черный платок.
— Тебе завязать глаза?
— Не надо, — ответил я. — Хочется видеть, как вы это сделаете.
— А ты отважный, как Саддам, — пробормотал он.
И, повернувшись, задел мою ногу стволом автомата. Может, внешне я и храбрился, однако в душе дрожал как осиновый лист.
Говорят, что в подобные минуты перед глазами человека проносится вся его жизнь. Так вот, это неправда. Перед моими глазами пролетела всего лишь ворона, к тому же довольно противная.
— Ну давай, Абу Технарь, за дело, — подначивал его Омар, глядя на меня через объектив камеры.
Абу Кхалед произнес по-арабски молитву. Уж и не знаю, за меня или за себя самого.
— Последнее желание будет? — глухо спросил Технарь. Похоже, он успел ко мне привязаться, как члены семьи привязываются к любимой собаке. Но даже любимого пса усыпляют, когда настанет срок.
— Последнее желание будет? — повторил он.
Я пораскинул мозгами. Вряд ли в такой дыре умеют готовить шоколадные пирожные с орехами… И тут я заметил сотовый телефон у него в кармане.
— Можно сделать один звонок?
— Кому?
Первым делом я подумал о маме, но ведь она разволнуется, как на пожаре, а мне не хотелось портить ей ужин.
— Прежде чем умереть, я хочу поговорить с одним человеком. С женщиной, которую люблю.
— И кто она?
— Шабнам Саксена.
— Шабнам Саксена? Актриса? — вскинулся вдруг Омар.
— Ага. Она моя невеста. Мы собирались пожениться.
— Не слушай, Абу Технарь, врет он все! — завопил Омар. — Интересно, где они могли познакомиться?
— У меня в бумажнике лежит ее фотокарточка и номер мобильника, — возразил я.
— Дайте, я сам проверю!
Омар подбежал ко мне. Достал из заднего кармана бумажник и громко присвистнул.
— А этот придурок сказал нам правду. Вот она, фотография Шабнам Саксены.
— Мне, мне покажите, — вмешался Технарь и, посмотрев на снимок, тоже присвистнул. — В жизни не видел такой красавицы!
— Можно мне в последний раз с ней поговорить? — напомнил я.
