Трамвай повернул на площадь Далхузи, ныне известную как ББД-Багх, административный эпицентр города; здесь и закончилось необычайное путешествие. При виде странного пассажира дорожный полицейский изумленно разинул рот, бросился вслед за трамваем и заставил водителя резко остановиться.
Тем временем внутри переполненного салона Ашок Раджпут как раз исхитрился занять место, утер со лба грязный пот, с отвращением посмотрел на кишащую вокруг человеческую массу и решил, что это его последняя поездка на общественном транспорте. И вообще, Калькутта не для него. В самом воздухе города было нечто неприятное, собиравшееся в горле комками слизи. Не улучшали впечатления и вечно ревущие стада транспорта и тошнотворного вида нищие на грязных улицах. Ничего, зато к вечеру, если все пойдет как надо, священный камень будет у него в руках.
Ашок основательно поработал, разыскивая сведения об этом самом ангетьяй. По слухам, то был кусок черного песчаника примерно тридцати дюймов высотой, фаллической формы, покрытый неразборчивыми иероглифами, возраст которых насчитывал по меньшей мере семь тысяч лет. Для начала пусть Экети выкрадет святыню, и сразу же надо будет заказать ее копию одному знакомому скульптору из Джайсалмера. Потом без лишнего шума переправить аборигена с подделкой в его родную дыру, на Малый Андаман, а подлинник отослать в Антикварную лавку Кхосла: хозяин сулил восемнадцать лакхов рупий за самый древний шивлинг на свете.
Ашок размышлял о том, что сможет позволить себе, как только обзаведется деньгами. Прежде всего, конечно же, навестить Гулабо. Младший чиновник службы соцобеспечения на далеком, Богом забытом острове, он и согласился на cтоль унизительную должность только ради того, чтобы досадить ей за тот отказ. Ашок не видел Гулабо пять лет, хотя ежегодно слал переводы на обучение Рахула — две тысячи рупий в месяц. Но так и не сумел ее позабыть. Несмотря на многие тысячи километров моря и суши, разделяющих Раджастан и Малый Андаман, Гулабо влекла его, вторгалась в ночные грезы, по-прежнему наполняя обжигающей страстью, не ведающей исхода и оттого еще более яростной.
Теперь он вернется в Джайсалмер, явится к ней и станет дразнить, осыпая дождем из денежных пачек: «А ты-то всегда считала меня неудачником! Ну-ка, посмотрим, что ты сейчас скажешь?» Потом он опять посватается. Ашок ни секунды не сомневался: уж на этот раз его не отвергнут. Он будет принят без условий и оговорок. Оставит свою треклятую службу, забудет окаянных островитян, ютящихся где-то у черта на рогах, и навсегда осядет в Раджастане. Ангетьяй и впрямь станет его талисманом удачи. Жизнь переменится…
Внезапно трамвай оглушительно заскрипел и встал посреди» дороги, грубо прервав его мечтания.
— Ты что надумал? — рявкнул полицейский, тыча в нарушителя пальцем, и жестом велел ему спускаться.
Стоило Экети слезть с крыши, как на него набросился кондуктор трамвая:
— Жить надоело, что ли? Где твой билет?
Пассажиры в окнах вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть туземца.
— Как звать? — сурово спросил полицейский.
Экети помотал головой.
— Да он по-нашему ни бум-бум, — объявил кондуктор. — Смотрите: черный как смоль. Африканец, наверно. Поди, наркотой торгует. Обыскать бы его… — И он попытался сорвать мешок с плеча Экети.
— Нет! — крикнул юноша и оттолкнул обидчика в сторону
Грозные пальцы стража порядка тут же впились ему в ухо и больно выкрутили.
— Билет у тебя есть?
— Да, — отвечал Экети.
— Ну и где же он?
— У Ашока сахиба.
— У кого?
Экети указал на трамвай.
— Не вижу никакого Ашока, — буркнул полицейский, хватая туземца за шиворот. — Пойдем-ка со мной в участок, там разберемся, что у тебя в мешке.
Он уже собирался тащить нарушителя через дорогу, когда чиновник соцобеспечения наконец пробился к выходу из трамвая и кинулся вслед за ними.
— Прошу прощения, сэр, — прохрипел он. — Этот парень со мной. Вот, пожалуйста. — И вынул из нагрудного кармана два билета.
Полицейский выхватил их у него из рук, внимательно рассмотрел и с явной неохотой отпустил жертву.
Как только страж порядка отошел и не мог ничего слышать, Ашок отвесил туземцу звонкую пощечину.
— Слушай меня, черный! — взорвался он. — Еще одна выходка вроде этой — отправлю гнить в тюрьму до скончания дней. Здесь Индия, а не твои вонючие джунгли, где можно вытворять все, что вздумается.
Экети сверкнул глазами, но ничего не ответил.
Вернувшись в гостиницу, они легко позавтракали. Вечером, около шести, Ашок надумал пойти взглянуть на дом Банер-джи, вызвал авторикшу и дал ему адрес, написанный на клочке бумаги.
— Доставь нас в Толлигунг. Это на углу Индрани-парка и Джей-Эм-роуд.
Проехав тихими задворками, в стороне от покупательской толчеи, бурлящей на главных улицах, они сошли на углу парка — и почти сразу же отыскали нужный пруд. Тот мало чем отличался от мелкой и грязной лужи в обрамлении полусгнившего камыша. Зато на его берегу стояло пять построек, причем крайняя справа щеголяла ярко-зеленой крышей.
— Дом Банер-джи! — воскликнул туземец.
Это было самое заурядное жилище представителя среднего класса. Кирпичное, с маленьким садом и деревянным забором. На шаткой калитке висела табличка: «С.К. Банер-джи».
— Можно Экети сходит и заберет ангетьяй? — спросил туземец.
— Ишь, разбежался! Так он тебе и отдаст, — усмехнулся Ашок. — Нет уж, камень у вас похитили, значит, его нужно выкрасть.
— А как это сделать?
— Я что-нибудь придумаю.
Примерно час они с большой осторожностью осматривали дом со всех возможных точек зрения, ища открытое окно или черный ход. Чиновнику так и не удалось найти ни единого слабого места. А туземец вдруг заявил:
— Экети знает, как попасть внутрь.
— Как?
— А вот. — Молодой человек указал на темно-зеленый дымоход на самом верху.
— Не дури. Труба слишком узкая, да и на крышу тебе не влезть.
— Экети сможет, — уверенно сказал тот. — Показать?
Он чуть было не перемахнул через забор, но Ашок поймал за плечо.
— Не надо, идиот. Нельзя же ломиться в чужое жилище средь белого дня. Подождем, пока хозяин и его соседи не лягут спать.
Чтобы убить время, они побродили по придорожным торговым палаткам, наводнившим Толлигунг в сезон пуджа, и после ужина, состоявшего из аппетитнейшей рыбы карри с рисом, вернулись обратно.
Над прудом висела вечерняя тишина. В соседних жилищах уже потушили лампы, но в доме Банер-джи продолжала гореть узенькая полоска света.
Ашок и Экети переждали под навесом молочного ларька, пока и она не погасла. Это случилось около полуночи. Экети поспешил открыть свой мешок, достал комья глины вместе со свиным жиром, снял кепку и принялся раздеваться.
