— Ты кто такой, маленький черный чертяка?
— Сначала скажи, кто ты!
— Объяснись-ка, что ты имеешь в виду?
— Я хотел спросить: женщина или мужчина?
Она усмехнулась:
— О, это всех интересует. Находятся даже люди, готовые заплатить, лишь бы узнать ответ.
— Я… я не понимаю.
— Меня зовут Долли. Я возглавляю общину хиджра.
— Какую-какую общину?
— Не слышал о евнухах? Ты что же, с луны свалился?
— Я правда ни разу в жизни не слышал о евнухах.
— Мы третий пол. Нечто среднее между мужчиной и женщиной.
У Экети округлились глаза.
— Ни мужчина, ни женщина? Как это может быть?
— В нашей стране, — Долли неопределенно повела рукой, — все может быть. Лучше поведай что-нибудь о себе. Кто ты, откуда?
— Я Джиба Корва из Джаркханда.
— А, Джаркханд. Была у меня подруга по имени Мона. Тоже из Джаркханда, правда, не такая темная, как ты. Уехала попытать счастья в Бомбее.
— Где ты живешь?
— Тут, неподалеку.
— А это что? — Экети указал на коричневый пакет у нее в рукпх.
— Лекарство. Еле нашла. Здесь работает только одна круглосуточная аптека. У подруги (ее зовут Рекха) дочка серьезно больна.
— А что с ней?
— Малярия. Жар уже десять дней не спадает.
— Да? Я умею лечить малярию.
— Ты? — Долли смерила островитянина с головы до ног оценивающим взглядом. — Шутить изволишь, коротышка? Скажи еще, что ты врач.
— Это правда, причем довольно хороший. У себя на острове я излечил мальчика, умиравшего от малярии.
— Постой, какой еще остров?
— Куджелль! — спохватился туземец и, чтобы прикрыть свой промах, поспешил достать из парусинового мешка пучок сушеных листьев. — Вот это растение помогает от малярии. Покажи, где живет твоя подруга, и я исцелю ее дочку.
— Серьезно? — Долли задумалась, а потом кивнула: — Ладно, попытка не пытка. Идем.
И Экети снова двинулся вслед за ней по кривым городским переулкам. Очень скоро, перебравшись через открытую и вонючую сточную канаву, он неожиданно для себя оказался в логове евнухов. Даже в столь поздний час многие из них были еще на ногах — странные люди, одетые в салвары-камизы и сари, с яркой раскраской на лицах и невообразимыми прическами. Здороваясь с Долли, местные обитатели посматривали на туземца с любопытством — правда, скорее дружелюбным, нежели враждебным.
Их маленькие крохотные дома отличались суровой простотой. В основном это были однокомнатные лачуги, построенные из кирпича и цемента. Долли остановилась у желтой двери одной из таких построек. Оттуда сейчас же выбежала хиджра в оранжево-голубом сари, с пучком жасмина, вплетенным в косу, припала к подруге и горько заплакала.
— Тина, моя бедняжечка Тина, она умирает!
Поговорив кое с кем из евнухов, Долли повернулась к Экети:
— Здесь только что был доктор. Девочку нам уже не спасти; он сказал: лихорадка проникла в мозг. Все зря.
Она уронила на землю пакет с лекарством и закрыла лицо руками. Туземец шагнул вперед и толкнул желтую дверь.
За ней была крохотная, тесная комната. В одном углу лежали сковородки с горшками, в другом одежда. Но Экети видел только маленькую девочку в платье, лежащую в куче одеял на матрасе, расстеленном на голом полу. Лет ей было не больше восьми-девяти. Худенькая и хрупкая, с бледным округлым лицом и миндалевидными глазами, она, казалось, утратила всякую жизненную силу. На шее краснели огромные волдыри. Время от времени девочка что-то неразборчиво бормотала во сне.
Экети расстегнул свой мешок и принялся за дело. Сушеные листья он отдал матери, велев растереть их в кашицу и нагреть на огне. Затем смешал красную глину со свиным жиром и нарисовал на лбу ребенка горизонтальные полосы. После чего под недоверчивым взглядом Долли помазал верхнюю губу девочки желтой глиной и начал втирать ей в живот горячую кашицу из листьев. А под конец обмотал вокруг шеи больной ожерелье.
— Это чауга-та из костей великого Томити, она исцелит страдания тела и прогонит злого духа.
— А ты, случаем, не колдун? — опасливо спросила Долли.
— Я лишь пытаюсь помочь.
— И что нам теперь делать?
— Подождем до утра. — Экети громко зевнул. — Ужас как Спать хочется. Где бы устроиться на ночь?
— А тебе что, негде?
— Нет.
— Я так и думала. — Долли вздохнула. — Ну хорошо, идем ко мне.
Дом у нее оказался самым большим в округе — целых две комнаты с крошечной кухней. По крашеным стенам были развешаны в рамках изображения разных богов и богинь, полы устилал полинялый ковер. Имелся даже складной обеденный столик и металлические стулья. Часы на стене показывали без четверти три. Экети повалился на пол и через пару минут уже крепко спал.
* * *
На следующее утро, едва протерев глаза, он увидел перед собой сияющее лицо Долли.
— Ты просто волшебник. У Тины больше нет жара. Она даже повеселела.
А вскоре пришла и мать исцеленной девочки. Она припала к ногам туземца, потом поднялась и стала трясти ему руку.
— Ты ангел, посланный нам с небес, — проговорила Рекха сквозь слезы. — Теперь мы с дочерью — твои вечные должники.
Тут появилась еще одна хиджра и, кокетливо похлопав ресницами, протянула туземцу руку.
— У меня волдыри на руке. Вылечишь?
— Что я вам, доктор, что ли? — проворчал Экети.
— Ты, наверно, голодный, — сказала Долли. — Пойду приготовлю завтрак.
В тот же день, когда она сидела в кухне и резала овощи, онге подошел к столу и, набравшись смелости, заявил:
— Сейчас умру от любопытства. Она изогнула брови.
— Ты о чем?
— Насчет нашего вчерашнего разговора… Никак не могу взять в толк. Разве можно быть ни мужчиной, ни женщиной?
Долли поморщилась, положила нож и задрала подол сари.
— Сам погляди. Экети в ужасе ахнул.
— Ты что… прямо так и родилась?
— Нет, я родилась мужчиной, как и ты, но постоянно чувствовала, что внутри меня заперта женщина. Детские годы превратились в один сплошной кошмар. Я была младшим ребенком в семье зажиточного торговца одеждой из Барели. Трое братьев и две сестры — и все надо мной потешались. Даже родители презирали меня и, хотя понимали, что я не такая, как остальные, заставляли вести себя словно мальчишка. В общем, в семнадцать лет я обчистила кассу отцовского магазина и убежала в Лакхнау, где повстречала своего Гуру и перенесла одну операцию.
