— Послушай, я не хочу тебя обидеть, — наконец выдавливает Виола, поднимая на меня глаза, — но не пора ли прочесть ту записку? Ну, на карте.
Я чувствую, как заливаюсь краской и как во мне просыпается желание спорить.
А потом я просто вздыхаю. Я устал, уже поздно, и нам опять надо бежать, и она права, так ведь? Если я стану спорить, то только из вредности.
Вопщем, я кидаю рюкзак на землю, вытаскиваю книжку и разворачиваю карту. Не глядя, протягиваю Виоле. Она достает фонарик, светит им на записку Бена и начинает читать вслух. Надо же, хоть она читает своим голосом, у меня такое чувство, бутто это Бен со мной говорит, бутто это его Голос летит сюда из Прентисстауна и бьет в самое сердце.
— «Иди в поселение на другом берегу реки, — читает Виола. — Оно называется Фарбранч, и тамошние жители должны тебя принять».
— Ну да, некоторые приняли, — замечаю я.
Виола продолжает:
— «Ты не все знаешь об истории Прентисстауна, Тодд, но если ты узнаешь правду, тебе грозит опасность. В Фарбранче тебя примут только потому, что ты невиновен».
Я краснею еще сильней — к счастью, вокруг темно.
— «Из дневника мамы ты узнаешь остальное, а пока предупреди внешний мир: Прентисстаун готовится к наступлению. Ждали только одного: когда последний мальчик в Прентисстауне станет мужчиной». — Виола поднимает голову. — Это ты?
— Да, я самый младший в городе. Через двадцать семь дней мне исполнится тринадцать, и по законам Прентисстауна я стану мужчиной.
Отчего-то я не могу не вспомнить, что показывал мне Бен…
Про то, как мальчик становится…
Я тут же прикрываю эту мысль другими и выпаливаю:
— Но я понятия не имею, зачем они ждут, когда я повзрослею!
— «Мэр хочет захватить Фарбранч и остальные города. Мы с Киллианом попытаемся ему помешать, но остановить его мы не сможем. Фарбранч в опасности, ты должен предупредить людей! Всегда, всегда, всегда помни, что мы любим тебя, как родного сына. И нам очень тяжело бросать тебя на произвол судьбы, это самое страшное испытание в нашей жизни. Бог даст, мы еще свидимся, но сначала ты должен как можно скорее добраться до Фарбранча, ты должен их предупредить! Бен». — Виола поднимает взгляд. — Последние слова подчеркнуты.
— Знаю.
Мы целую минуту молчим. В воздухе висит чувство вины — наверное, мое.
Потомушто откуда мне знать, что чувствует бесшумная девчонка?
— Это я, — говорю, — я во всем виноват.
Виола молча перечитывает записку.
— Они должны были сказать тебе! Знали ведь, что ты не умеешь…
— Если бы сказали, прентисстаунцы прочли бы мой Шум и узнали, куда я бегу. У меня даже форы бы не было. — Я заглядываю в ее глаза и сразу отвожу взгляд. — Просто я должен был сразу дать книжку тому, кто умеет читать. А Бен — он хороший. — И уже тише добавляю: — Был.
Виола складывает карту и отдает мне. Я бережно засовываю листок под обложку дневника.
— Я могла бы его прочесть, — говорит Виола. — Ну, дневник твоей мамы. Если хочешь.
Я встаю к ней спиной и прячу дневник в рюкзак:
— Нам надо идти. И так много времени потеряли.
— Тодд…
— За нами гонится целая армия. Не до чтения!
Итак, мы снова в пути — бежать надо как можно дольше и как можно дальше, но, когда встает сонце — медленное, ленивое и холодное, — мы валимся с ног от недосыпа (ведь мы целый день трудились), и никакая армия не заставит нас бежать. Самое большее, на что мы способны, — быстро идти.
И мы идем. Идем все утро. Дорога по-прежнему пролегает вдоль реки, как мы и надеялись, а местность вокруг становится ровней: огромные травянистые поля тянутся к низким холмам вдалеке, за которыми начинаются холмы повыше и — по крайней мере, на севере — горы.
Дикая природа. Никаких тебе заборов, возделанных полей или других признаков человека — кроме самой дороги, по которой мы шагаем. С одной стороны, это хорошо, а с другой — очень странно.
Раз истребили не всех жителей Нового света, то где они?
— Думаешь, это нормально? — спрашиваю я Виолу, когда мы одолеваем очередной пыльный поворот. Впереди ничего, кроме еще нескольких пыльных поворотов. — Думаешь, мы выбрали правильную дорогу?
Виола задумчиво выдувает воздух:
— Мой папа всегда говорил: «Только вперед, Виола, только вперед и вверх!»
— Только вперед, — повторяю я.
— Вперед и вверх.
— А какой он был? — спрашиваю. — Твой па?
Виола смотрит на дорогу, и я замечаю на ее лице легкую улыбку.
— Он пах свежим хлебом, — говорит она и молча уходит вперед.
Утро сменяется точно таким же днем: мы бежим, если можем, быстро идем, если не можем бежать, и отдыхаем, когда совсем невмоготу. Река по-прежнему гладкая и спокойная, как и зелено-коричневый пейзаж вокруг. Высоко в небе парят синие ястребы, выслеживающие добычу, но других признаков жизни нам не попадается.
— Какая пустая планета, — говорит Виола, когда мы останавливаемся на быстрый перекус возле естественной запруды.
— Да нет, живности тут хватает, ты уж поверь, — бормочу я, поедая сыр.
— Да я верю. Просто мне теперь ясно, почему сюда стремятся переселенцы: здесь полно плодородных земель. Людям есть где построить новую жизнь.
— Люди могут ошибаться, — говорю я.
Виола потирает шею и смотрит на Манчи, который нюхает края запруды — видно, почуял древесных ткачей, живущих на дне.
— А почему вы становитесь мужчинами в тринадцать? — вдруг спрашивает Виола.
— Чего? — удивленно переспрашиваю я.
— Ну в этой записке говорится, что все ждут, пока последний городской мальчик станет мужчиной. Зачем ждать?
— Ну так уж повелось в Новом свете. Вроде в Писании так сказано. Аарон вечно говорил, что тринадцатый день рождения символизирует день, когда ты вкушаешь от Древа знаний и познаешь Грех.
Виола удивленно смотрит на меня:
— Ничего себе! Довольно жестоко, нет?
Я пожимаю плечами:
— Бен объяснял иначе: у маленькой кучки людей на такой большой пустой планете нет времени на детство. Нужны взрослые. В тринадцать лет у тебя появляются настоящие обязательства. — Я швыряю в запруду камень. — А вапще не спрашивай. Тринадцать лет и тринадцать, я не знаю почему! Тринадцать циклов по тринадцать месяцев.
— Тринадцать месяцев?! — Виола вскидывает брови.
Я киваю.
— Но в году же только двенадцать месяцев!
— А вот и нет. Тринадцать.
