Здесь.
Это…
Можно я скажу?
Это похоже на песню семьи, в которой все всегда хорошо, и каждый чувствует себя частью целого — для этого нужно только петь и слышать. Это песня, которая всегда с тобой. Если у тебя есть сердце, она его разбивает, а если твое сердце уже разбито, она лечит.
Это…
Ух!
Я смотрю на Виолу: она прикрыла рот рукой, в глазах стоят слезы, но сквозь пальцы я вижу улыбку.
— Пешком вы недалеко уйдете, — вдруг говорит чей-то голос слева от нас.
Мы резко разворачиваемся, я хватаюсь за нож. На узкой проселочной дороге стоит пустая телега, запряженная двумя быками, а в ней сидит человек с отвисшей челюстью — он словно открыл рот и забыл закрыть.
Рядом лежит дробовик — как бы просто так.
Откудато издалека доносится лай Манчи:
— Коровы!
— Телеги они обходят стороной, — говорит человек, — но на своих двоих к ним лучше не соваться. Задавят, как пить дать.
И снова он забывает закрыть рот. Его Шум, если попробовать разобрать его за гулом стада, говорит примерно то же, что и губы. А я так сильно пытаюсь не думать коекакие слова, что голова уже раскалывается.
— Вопщем, ежели хотите, я вас подвезу.
Он поднимает руку и показывает на дорогу впереди, исчезающую под ногами диковинных зверей. До сих пор мне как-то и в голову не приходило, что они мешают нам пройти, но теперь-то я понимаю: идти сквозь них — самоубийство.
Я поворачиваюсь к незнакомцу, чтобы хоть что-нибудь сказать, — так будет проще уйти.
Но тут происходит нечто удивительное.
Виола смотрит на человека и говорит:
— Меня звать Хильди. А энто Бен.
— Чего? — От удивления я почти лаю, как Манчи.
— Уилф, — говорит незнакомец Виоле, и только через секунду до меня доходит, что он назвал свое имя.
— Здорово, Уилф! — приветствует его Виола чужим голосом. Откуда он только взялся? Она тянет, съедает, выкручивает звуки — с каждым словом все сильней и заметней.
Ее манера речи все больше начинает смахивать на говор Уилфа.
— Мы оба родом из Фарбранча. А ты откуда бушь?
Уилф тычет большим пальцем назад.
— Из Барвисты. Путь держу в Брокли-фоллз — за едой, вестимо.
— От и славно! — говорит Виола. — Мы тоже в Брокли-фоллз.
Сейчас у меня точно голова взорвется. Я зажимаю ее руками, пытаясь не выпустить наружу Шум, не выплеснуть в мир все страшное и непонятное, что с нами происходит. К счастью, вокруг на разные лады звучит слово Здесь, и мы как бутто плаваем в этом звуке.
Уилф пожимает плечами.
— Дык залезайте!
— Давай, Бен, — говорит Виола, подходя к телеге и закидывая на нее сумку. — Уилф подвезет нас прямехонько до места.
Она запрыгивает на телегу, и Уилф щелкает поводьями. Быки медленно трогаются с места: Уилф на меня даже не смотрит. Я все еще стою, удивленно разинув рот, а мимо проезжает Виола, яростно махая мне рукой. Выбора у меня нет, так?
Я догоняю телегу, сажусь рядом с Виолой и так и гляжу на нее с разинутым ртом: челюсть болтается где-то в районе колен.
— Ты что творишь? — наконец выдавливаю я, стараясь говорить шепотом.
— Ш-ш… — Она оглядывается на Уилфа, но, судя по его Шуму, он вапще про нас забыл. — Сама не знаю, — шепчет она мне в ухо. — Просто подыгрывай!
— Подыгрывать чему?
— Если мы сможем перебраться на другую сторону долины, то стадо окажется между нами и армией, так?
Об этом я как-то не подумал.
— Хорошо, но что ты затеяла? Причем тут Бен и Хильди?
— У него ружье, видел? — шепчет Виола, снова покосившись на Уилфа. — Ты же сам говорил, что некоторые люди могут взбеситься, если узнают, откуда ты родом. А эти имена у меня сами выскочили, первое, что пришло на ум…
— Но ты говорила, как он!
— Получилось так себе.
— Очень даже неплохо получилось! — От удивления я говорю чуть громче, чем стоило бы.
— Ш-ш… — снова одергивает меня Виола. Зря старается: учитывая приближающееся пение и явную недалекость Уилфа, мы можем спокойно беседовать на любые темы.
— Но как тебе это удается? — спрашиваю я. Мой Шум по-прежнему так и брыжжет удивлением.
— Обыкновенное вранье, Тодд, — отвечает Виола, жестами пытаясь меня утихомирить. — Или у вас тут и вранья не бывает?
Конечно, бывает. Весь Новый свет и город, откуда я родом (лучше не произносить его название, даже не думать об этом), прямо-таки держатся на вранье. Но у нас все по-другому. Я уже говорил: мужчины врут постоянно, врут самим себе, другим мужчинам, миру вапще. И как в этом вранье можно распознать правду? Все знают, что ты врешь, но они и сами врут, такшто какая разница? Ложь — естественная часть человека, потока его мыслей, и правду иногда можно отличить, а иногда нет.
Но человек не перестает быть самим собой, когда врет.
Вот смотрите, о Виоле я знаю только то, что она говорит. Я должен верить ей на слово. И несколько секунд назад, когда она вдруг заговорила чужим голосом и представила нас как Бена и Хильди, на какоето время это стало для меня правдой, пусть на мгновение, но мир изменился, голос Виолы уже не описывал что-то, а создавал, создавал нечто совсем новое.
Ох, моя голова…
— Тодд! Тодд! — лает Манчи, прыгая по дороге и заглядывая в телегу. — Тодд!
— Вот черт, — говорит Виола.
Я спрыгиваю с телеги, подхватываю Манчи, одной рукой зажимаю ему пасть, а с помощью другой забираюсь обратно.
— Т-д? — цедит он сквозь сомкнутые губы.
— Тихо, Манчи!
— Теперь это, кажется, неважно, — говорит Виола громким голосом.
Я поднимаю голову.
— К-р-ва, — говорит Манчи.
Мимо нас проходит огромный зверь.
Мы вошли в стадо.
Вошли в песню.
И на какоето время я начисто забываю о лжи, любой лжи.
Вапщето я видел море только по визорам. Озер в наших краях тоже нет, лишь река и болото. Когда-то по реке плавали лодки, но я их уже не застал.
И всетаки, если бы меня попросили вообразить себе море, я бы представил его именно так. Вокруг нас стадо, весь остальной мир исчез: есть только небо и мы. Иногда нас замечают, но васнавном для зверей существуют лишь они сами и их песня. Мы оказались в самой гуще этой песни, и сейчас она звучит так громко, что берет под свою власть все твое тело, заставляет сердце биться, а легкие качать воздух.
