Я замираю. Проглатываю слюну.
(Спэк боль отчаяние.)
Смотрю в воду на свое отражение: волосы похожи на птичье гнездо, полголовы закрывает повязка — грязная, как старая овца.
Одна рука тянется за спину.
(Красная кровь страх страх страх.)
Я перестаю тянуться.
И возвращаю руку на место.
Встаю.
— Идем, Манчи, — говорю я, не глядя на черепаху и даже не вслушиваясь в ее Шум. Манчи принимается лаять, но я перехожу ручей, и мы идем дальше, дальше.
Выходит, я теперь и охотиться не могу.
К поселениям тоже не подойти.
Вопщем, если я не найду Виолу и Аарона как можно скорей, то помру с голоду — ну или сперва меня прикончит кашель.
— Отлично, — бормочу я себе под нос. Выхода нет: надо поторапливаться.
Слишком медленно идешь, Тодд. Шевели ногами, слабак!
Утро быстро сменяется полднем, а потом наступает разгар дня. Таблеток я больше не принимаю, мы идем и идем — без еды, без привалов, только вперед, вперед, вперед. Последнее время мы шагаем под гору — хоть на этом спасибо. След Аарона сдвигается ближе к дороге, но мне так плохо, что я не смотрю в ту сторону, даже когда слышу чей-нибудь далекий Шум.
Это ведь не его Шум, да и Виолиной тишины нигде не заметно — такшто какая разница?
День снова переходит в ранний вечер, и на склоне очередного пологого холма я спотыкаюсь.
Ноги меня подводят, я не успеваю выставить перед собой руки и качусь вниз по склону, через кусты, все быстрей и быстрей. Пытаюсь за что-нибудь ухватиться, но мне не хватает скорости и сноровки, такшто я просто лечу, лечу, лечу вниз, по листьям и траве, а на каком-то пригорке вдруг взлетаю в воздух и приземляюсь вверх тормашками, но не останавливаюсь, а кубарем качусь дальше, вопя от боли. Наконец я с глухим стуком влетаю в густые заросли ежевики у подножия холма.
— Тодд! Тодд! Тодд! — тявкает Манчи, скача за мной.
Я не могу ответить, я вынужден снова терпеть адскую боль и усталость, и слизь в легких, и голод в животе, и царапины от ежевики… Будь у меня силы, я бы разревелся.
— Тодд? Тодд? — лает Манчи, бегая кругами и пытаясь найти лазейку в кустах.
— Дай мне минуту. — Я немного приподнимаюсь на руках и тут же падаю ничком.
Вставай, думаю я. Вставай, мерзкий слабак, ВСТАВАЙ!!!
— Голодный, Тодд, — говорит Манчи, имея в виду меня. — Кушать, кушать, Тодд.
Я опять поднимаюсь на руках, кашляя и сплевывая слизь. Наконец мне удается встать на колени.
— Кушать, Тодд.
— Да… Дай мне минутку, — шепчу я в опавшие листья, — всего одну минутку…
И меня снова проглатывает чернота.
Не знаю, сколько я валяюсь без сознания. Будит меня лай Манчи.
— Люди! — тявкает он. — Люди! Тодд, Тодд, Тодд! Люди!
Я открываю глаза:
— Что за люди?
— Сюда! — лает он. — Люди! Еда, Тодд! Еда!
Я часто и мелко дышу, без конца кашляя, мои руки и ноги весят триста миллионов фунтов, но все же я умудряюсь как-то выбраться из кустов. Поднимаю голову и осматриваюсь.
Я лежу в канаве возле дороги.
Впереди тянется и уже скрывается за поворотом вереница телег.
— На помощь… — силюсь крикнуть я, но получается почти беззвучный стон.
Вставай.
— На помощь, — снова говорю я самому себе.
Вставай.
Все кончено. Я больше не могу стоять. Я не могу идти. Все кончено.
Вставай.
Да нет же, все кончено.
Последняя телега скрывается за поворотом. Все кончено.
… сдавайся.
Я роняю голову на обочину, в щеки впивается гравий. Все мое тело сотрясает озноб, я перекатываюсь на бок и сворачиваюсь в клубок. Закрываю глаза. Все пропало, пропало скорей бы уже меня съела чернота ну пожалста пожалста пожалста…
Ты штоли, Бен?
Я открываю глаза.
Это Уилф.
28
Запах кореньев
— Ты чего, Бен? — спрашивает он, хватая меня под одну руку, чтобы я мог подняться.
Даже с его помощью я не могу устоять на ногах, голова болтается, и тогда Уилф хватает меня под вторую руку. Это тоже не помогает, такшто он попросту взваливает меня на себя. Я вишу у него на плече и глазею на его пятки, пока он несет меня к телеге.
— Кто это, Уилф? — спрашивает женский голос.
— Беном звать. Видок у него неважный.
А потом Уилф усаживает меня в телегу. Она битком набита свертками, обитыми кожей сундуками, мебелью и большими корзинами, — скарб вот-вот вывалится на дорогу.
— Слишком поздно, — говорю я. — Все кончено.
Женщина спрыгивает со своего места и подходит ко мне. Она крепко сбита, непослушные волосы торчат в разные стороны, а в уголках глаз и губ у нее глубокие морщины. Зато голос шустрый и проворный, как мышка.
— Что это кончено, пострел?
— Ее забрали. — Мои губы сами собой кривятся, к горлу подступают слезы. — Я ее потерял.
Прохладная рука трогает мой лоб — это так приятно, что я к ней прижимаюсь. Женщина отнимает руку и говорит Уилфу:
— Лихорадка.
— Ага.
— Примочку б ему сделать. — Женщина зачем-то уходит к канаве. Ничего не понимаю.
— Где ж твоя Хильди, Бен? — спрашивает Уилф, пытаясь заглянуть в мои глаза. Сквозь слезы я его почти не вижу.
— Ее не Хильди зовут, — отвечаю я.
— Да знаю! — отмахивается Уилф. — Но для меня будет Хильди.
— Пропала, — говорю я и снова роняю голову. Из глаз льются слезы.
Уилф кладет руку на мое плечо и сжимает его.
— Тодд? — доносится с обочины голос Манчи, неуверенный и робкий.
— Меня тоже не Беном зовут, — говорю я Уилфу, не поднимая головы.
— Знаю, — повторяет он. — Но для нас ты Бен.
Я поднимаю на него взгляд. Лицо и Шум у него пустые, как раньше, и вот мне урок на всю жизнь: мысли человека еще ничего не говорят о самом человеке.
Уилф молча встает и возвращается на свое место. Ко мне подходит женщина: в руках у нее жутко вонючая тряпка, от которой несет кореньями, землей и какими-то мерзкими травами, но я так выбился из сил, что позволяю привязать тряпку к голове, прямо поверх чудо-пластыря.
— Это снимет жар, — говорит женщина, садясь рядом со мной. Уилф подстегивает быков, и те трогаются с места. Глаза у женщины широко открыты и пытливо заглядывают в мои, надеясь разузнать что-нибудь интересное. — Ты тоже бежишь от армии?
