Обе делают вид, что ничего не произошло.
Нам по-прежнему разрешают выходить на улицу не больше чем на час, группами по четыре человека, но даже за это время мы успеваем заметить, как Нью-Прентисстаун приходит в себя. Когда первая неделя моего ученичества подходит к концу, до нас доползает слух, что некоторых женщин даже начали выводить на полевые работы — большими группами, конечно.
Еще мы узнаем, что всех спэклов держат в загоне где-то на краю города — там они дожидаются «обработки», что бы это ни значило.
Старый мэр, говорят, работает уборщиком.
А про мальчика ни слова.
— Я пропустила его день рождения, — говорю я Мэдди, накладывая повязку на резиновую ногу. Она настолько похожа на настоящую, что ей даже дали имя — Руби. — Четыре дня назад ему исполнилось тринадцать. Я потеряла счет дням, пока лежала без сознания, и…
Слова застревают у меня в горле. Я затягиваю узел на повязке потуже…
И вспоминаю, как он перевязывал мне раны…
А я перевязывала ему…
— Уверена, он жив и здоров, — говорит Мэдди.
— Ни в чем ты не уверена.
— Правда. — Она смотрит в окно на дорогу. — Но несмотря ни на что, в городе все спокойно. Войны нет. Несмотря ни на что, мы еще живы и работаем. Вполне возможно, что Тодд тоже жив и здоров.
Я затягиваю узел еще туже:
— Ты что-нибудь знаешь про синюю «О»?
Она переводит взгляд на меня:
— Синюю «О»? Что это?
Я пожимаю плечами:
— Да так… увидела в блокноте госпожи Койл.
— Первый раз слышу. — Мэдди отворачивается к окну.
— Что ты там высматриваешь?
— Считаю солдат, — отвечает она и снова бросает взгляд на нас с Руби. — Отличная повязка. — Она улыбается, и я даже готова ей поверить.
Я иду по главному коридору, зажав под мышкой Руби: буду учиться делать внутримышечные инъекции. Мне заранее жаль ту женщину, чьей ягодице достанется мой первый настоящий укол.
Повернув за угол — коридор здесь доходит до центра здания и поворачивает на девяноста градусов в другое крыло, — я едва не врезаюсь в группу целительниц. Увидев меня, они замирают на месте как вкопанные.
За госпожой Койл толпится пять — нет, даже шесть целительниц! Я узнаю госпожу Надари и госпожу Ваггонер, госпожа Лоусон тоже здесь, но остальных трех я вижу впервые. Когда они успели прийти?
— У тебя что, нет работы? — спрашивает госпожа Койл с легкой досадой в голосе.
— В-вот, Руби. — Я виновато показываю ей ногу.
— Это она? — спрашивает незнакомая мне целительница.
И госпожа Койл, даже не представив нас, отвечает:
— Да, это та самая девочка.
С Мэдди мне удается переговорить только в конце дня, но не успеваю я и рта раскрыть, как она выпаливает:
— Я все просчитала!
— Ты не заметила, у одной из них был шрам над верхней губой? — шепчет Мэдди в темноте.
Уже глубокая ночь, свет везде погасили, а мы давно должны были разойтись по комнатам.
— Кажется, был, — шепчу я в ответ. — Они почти сразу ушли.
По дороге мимо лечебного дома проходит еще двое солдат. Согласно расчетам Мэдди, ждать осталось ровно три минуты.
— Тогда это госпожа Баркер, а остальные две — госпожа Брэтит и госпожа Форт. — Она снова выглядывает в окно. — Мы ненормальные, ей-богу! Если она нас поймает, ох нам и влетит!..
— Вряд ли она тебя уволит… учитывая обстоятельства.
Мэдди о чем-то задумывается.
— А ты слышала их разговор?
— Нет, они как воды в рот набрали, как только меня завидели.
— Но назвали тебя «той самой девочкой»?
— Да. И госпожа Койл потом весь день меня сторонилась.
— Госпожа Баркер… — задумчиво протягивает Мэдди. — Но чего они хотят этим добиться?
— В смысле? — не понимаю я.
— Эти целительницы входили в Городской совет, когда председателем была госпожа Койл. А Баркер до сих пор в нем состоит. То есть состояла, пока город не захватили. Но с чего они… — Мэдди умолкает и припадает к окну. — Последняя четверка пошла!
Я выглядываю: по дороге маршируют четыре солдата.
Если Мэдди не ошибается, идти надо сейчас.
Если не ошибается.
— Готова? — шепчу я.
— Конечно нет! — с испуганной улыбкой отвечает Мэдди. — Но все равно пойду.
Она разминает руки, чтобы они не так сильно дрожали.
— Мы только посмотрим, — говорю я. — Глянем одним глазком и тут же вернемся обратно — сама не заметишь.
Мэдди все еще выглядит ужасно напуганной, но кивает:
— Я в жизни ничего подобного не делала!
— Не волнуйся, — говорю я, поднимая окно. — Я на этом собаку съела.
РЁВ города, даром что спящего, прекрасно заглушает звук наших шагов: мы неслышно крадемся по лужайке. В ярком свете двух лун над нашими головами, кажется, можно читать.
Мы пробираемся к придорожной канаве и прячемся в кустах.
— Теперь что? — шепотом спрашивает Мэдди.
— Ты сказала, что через две минуты пойдет следующая пара.
Мэдди кивает:
— Да, а потом еще один семиминутный перерыв.
В это время мы с ней начнем двигаться вдоль дороги, стараясь не отходить далеко от кустов, — посмотрим, насколько близко нам удастся подойти к радиобашне. Если это вообще радиобашня.
А там будем ориентироваться по ситуации.
— Ты как, нормально? — шепчу я.
— Да, — отвечает Мэдди. — Мне страшно, но весело!
Я ее понимаю. Мы сидим в канаве среди ночи, это безумие, это очень опасно, но я чувствую, что наконец-то занята делом, что моя жизнь — в моих руках. Я чувствую это впервые с тех пор, как выбралась из больничной койки.
Наконец я делаю что-то для Тодда.
С дороги раздается хруст гравия, и мы пригибаемся еще ниже: мимо проходит двое солдат.
— Вперед! — шепчу я.
Мы распрямляемся, насколько хватает храбрости, и быстро бежим вдоль канавы — прочь от города.
— Ay тебя остались какие-нибудь родственники на кораблях? — шепчет Мэдди. — Кроме мамы с папой?
Я слегка морщусь — лучше б она помалкивала, но так ей, видимо, проще справиться со страхом.
— Нет, но я многих знаю. Брэдли Тенча — он главный хранитель на «Бете», и Симону Уоткин с «Гаммы» — она умница.
