Бывшие узники тюрем.
И боже, в каком они состоянии…
— Ох, господи помилуй! — Джейн тихо присвистывает.
Мы стоим как вкопанные, не в силах пошевелиться.
О боже!
Следующие несколько часов пролетают как в тумане. Мы пытаемся быстро внести всех раненых в лагерь, но у некоторых травмы слишком серьезные, приходится оказывать им помощь прямо на месте. Я бегаю от одной целительницы к другой, от раны к ране, ношусь за свежими бинтами и пластырями, и все это на такой скорости, что до меня не сразу доходит: большинство ранений получены не в битве. Это следы избиения.
— Их били! — говорю я.
— И морили голодом, — злобно добавляет госпожа Лоусон, делая очередной женщине внутривенный укол. — И пытали.
Эта женщина — лишь капля в море, заливающем лагерь. Большинство больных глубоко потрясены и не могут даже говорить: они таращатся на нас невидящими глазами или бормочут что-то бессвязное. На руках и лицах — следы от ожогов, старые незалеченные раны. Глаза глубоко запали от постоянного голода.
— Это его рук дело, — говорю я себе под нос. — Это все он.
— Держись, дитя! — подбадривает меня госпожа Лоусон.
Мы бросаемся на улицу, набрав полные руки бинтов и пластырей, но этого не хватает — катастрофически. Меня лихорадочно подзывает к себе госпожа Брэтит. Она рвет из моих рук бинты и начинает заматывать ногу женщине, истошно вопящей на земле.
— Корень Джефферса! — бросает целительница.
— Я не принесла, — отвечаю я.
— Тогда неси, черт возьми!
Я возвращаюсь в пещеру, петляя между целительницами, ученицами и солдатами; все они пытаются помогать раненым, которые лежат повсюду — на склонах холмов, в телегах, прямо на земле. Раненые — не только женщины, я вижу и мужчин, таких же оголодавших и избитых. Попадаются и члены «Ответа», раненные в бою: я замечаю Уилфа с ожоговой повязкой на лице, который продолжает таскать носилки с больными.
Я вбегаю в пещеру, хватаю бинты и ампулы Джефферса, в сотый раз вылетаю на улицу. Несясь по поляне, я поднимаю глаза на деревья, из-за которых продолжают иногда выходить люди.
Я на секунду останавливаюсь и рассматриваю их лица, а потом бегу к госпоже Брэтит.
Госпожа Койл еще не вернулась.
И Ли тоже.
— Он залез в самое пекло, — говорит мне госпожа Надари, когда я помогаю ей поднять на ноги обмякшую под действием Джефферса женщину. — Все искал кого-то.
— Мать и сестру. — Я покрепче перехватываю раненую.
— Мы не всех смогли вывести. Там целое здание осталось, бомба не сработала…
— Шивон! — раздается вдали чей-то крик.
Я оборачиваюсь, сердце колотится как сумасшедшее, губы сами растягиваются в улыбке.
— Он их нашел!
Но тут же понимаю, что это не так.
— Шивон? — Ли спускается по дорожке, рука и плечо его куртки почернели, лицо вымазано сажей, глаза бегают по сторонам, по лицам людей на поляне. — Мама?
— Поди узнай, не ранен ли он, — говорит мне госпожа Надари.
Я перекладываю раненую на ее плечи и бегу к Ли, не обращая внимания на окликающих меня целительниц.
— Ли! — кричу я.
— Виола, — наконец он замечает меня, — ты не знаешь, их здесь нет?
— Ты ранен? — Я подбегаю, щупаю опаленную куртку, осматриваю его руки. — Ты обгорел!
— Там был пожар.
Я пытаюсь заглянуть ему в глаза. Он смотрит на меня, но не видит: у него перед глазами словно проплывают тюрьмы, пожары, заключенные, а может, и стражники, которых ему пришлось убивать.
Но матери и сестры он так и не увидел.
— Они здесь?! — взмаливается он. — Скажи, что да!
— Я же не знаю, как они выглядят, — тихо отвечаю я.
Ли смотрит на меня невидящими глазами, тяжело и хрипло дыша, как будто наглотался дыма.
— Это… Ох, господи, Виола, это было… — Он поднимает голову и смотрит куда-то за мою спину. — Мне надо их найти. Они должны быть здесь…
Он бежит дальше, крича:
— Шивон! Мама!
Я не могу ничего с собой поделать и кричу ему вдогонку:
— Ты видел Тодда?!
Но он молча идет дальше, пошатываясь и спотыкаясь.
— Виола! — снова слышу я окрик. Наверно, какой-нибудь госпоже нужна моя помощь.
Но тут рядом со мной раздается другой голос:
— Госпожа Койл!
Я оборачиваюсь. У самого начала каменистой дорожки появляется госпожа Койл верхом на лошади. За ее спиной в седле есть кто-то еще, кто-то крепко привязанный. Во мне просыпается надежда. Вдруг это Шивон? Или мама Ли?
(или он, может быть, это он)
— На помощь, Виола! — кричит госпожа Койл, подхлестывая лошадь поводьями.
И я бросаюсь к ним навстречу. В этот миг лошадь разворачивается, пытаясь найти опору понадежней, и я вижу, кто еще сидит в седле — без сознания, опасно свесившись на бок.
Коринн.
— Нет, — твержу я себе под нос, почти не сознавая этого. — Нет, нет, нет, нет, нет.
Мы укладываем Коринн на плоскую скалу, и к нам подбегает госпожа Лоусон с грудой бинтов и лекарств.
— Нет, нет, нет, нет.
Я подхватываю голову Коринн, чтобы она не ударилась о камень. Госпожа Койл отрывает ей рукав и делает укол.
— Нет! — Госпожа Лоусон подлетает к нам и охает, увидев, кого привезла госпожа Койл. — Вы ее нашли!
— Нашла.
Кожа Коринн пылает под моими пальцами, щеки осунулись, под глазами жуткие синяки и мешки. Из-под ворота рубашки торчат ключицы, на шее — белесые кружки от ожогов, на руках порезы. Ногти вырваны с корнем.
— Ох, Коринн! — шепчу я, и слезы капают ей на лоб.
— Держись, дитя! — говорит госпожа Койл, и я не знаю, кому адресованы эти слова, мне или Коринн.
— А Тея? — спрашивает ее госпожа Лоусон.
Госпожа Койл качает головой.
— Умерла? — догадываюсь я.
— И госпожа Ваггонер, и остальные.
Я замечаю на ее лице копоть и красные ожоговые пятна. Ее губы вытягиваются в ниточку.
— Но им от нас тоже досталось.
— Ну же, девочка! — приговаривает госпожа Лоусон, обращаясь к Коринн. — Ты же всегда была такой упрямой. И где теперь твое упрямство?
— Подержи. — Госпожа Койл протягивает мне прозрачный мешочек с какой-то жидкостью и трубкой с иглой на конце.
Я беру его одной рукой, а другой поддерживаю голову Коринн, чтобы она не скатилась с коленей.
