Я смотрю на него, и мой Шум по-прежнему красный, разгневанный и полон вопросов.
— Это ведь ты, правильно я понимаю? — спрашивает он. — Ради тебя всех городских жителей разогнали по домам, чтобы новый президент мог встретить тебя верхом на коне?
Я не отвечаю, зато мой Шум все выдает.
— И кто же ты, Тодд Хьюитт? — спрашивает мэр. — Почему ты такой особенный?
А вот это, думаю я, очень хороший вопрос.
Ночь наступает быстро и как-то сразу. Мэр Леджер с каждой минутой говорит все меньше, а дергается все больше — и наконец, не выдержав, начинает расхаживать туда-сюда по мосткам. Все это время его гул становится громче, такшто в итоге, даже если бы мы захотели поговорить, нам бы пришлось кричать.
Я стою у стены и смотрю, как на небе появляются первые звезды и долину накрывает ночь.
Я думаю и одновременно стараюсь не думать, потомушто от мыслей все нутро скручивается, горло сдавливает и меня начинает тошнить. Или того хуже: на глаза наворачиваются слезы, а потом уж тошнит.
Потомушто она где-то там.
(пожалста будь там)
(пожалста пусть с тобой все будет хорошо)
(пожалста)
— Тебе обязательно все время так шуметь? — взрывается мэр Леджер. Я поворачиваюсь к нему и уже хочу сказать что-нибудь резкое в ответ, когда он вздыхает и извиняется: — Я не такой. — Он опять начинает теребить свои пальцы. — Неприятно, когда тебя так внезапно лишают лекарства.
Я снова смотрю на Нью-Прентисстаун: в домах начинают загораться огни. За весь день я не увидел на улицах ни единой живой души, все сидят по домам — наверное, это приказ мэра.
— Значит, и там сейчас то же происходит? Со всеми?
— Что ты, у жителей есть личные запасы, — отвечает мэр Леджер. — Правда, рано или поздно Прентисс все заграбастает.
— Да уж, когда придет армия, это не составит ему никакого труда.
Луны начинают свой неспешный путь по небосводу. В их ярком свете можно разглядеть весь Нью-Прентисстаун, и я вижу блестящую реку, пронзающую город насквозь, а дальше — пустые поля, за которыми поднимаются отвесные скалистые утесы: северная стена долины. Река и дорога уходят дальше на восток, к неизведанным горам и долам, а город постепенно сходит на нет. На юг устремляется другая дорога, почти не мощенная: она вьется между зданий и домов, потом скрывается в лесу и, наконец, поднимается на высокий холм с раздвоенной верхушкой.
Вот и весь Нью-Прентисстаун.
Приют для трех тысяч трехсот людей, которые попрятались по домам и сидят тихо как мышки. Словно их и нет вовсе.
Ни один не отважился поднять руку, чтобы попытаться спастись от наступающего врага. Они понадеялись, что чудовище их не сожрет, если они будут смирными и слабыми.
Вот куда мы бежали столько дней…
Я замечаю на площади какое-то движение, мелькнувшую тень — но это лишь собака. Домой, домой, домой, разбираю я едва слышный Шум. Домой, домой, домой.
Собакам неведомы людские заботы.
Собаки могут быть довольны жизнью даже в самые скверные времена.
Минуту я пытаюсь восстановить дыхание, проглотить слезы и ком в горле.
Не думать о своем псе.
А когда я снова поднимаю глаза, то вижу вовсе не собаку.
Он едва держит голову и идет через площадь рядом со своей лошадью, копыта цокают по мостовой, а когда он подходит ближе, даже сквозь громоподобный гул, исходящий от мэра Леджера, — не знаю, как я севодня буду спать, — я различаю это.
Шум.
В тишине затаившегося города разносится его Шум.
И он, несомненно, слышит мой.
Тодд Хьюитт? — думает он.
Чувствую: его лицо расползается в улыбке.
Я тут нашел одну вещицу, Тодд, громко думает он, поднимая голову к башне. Твою Вещицу.
Я ничего не говорю. И ни о чем не думаю.
Молча смотрю, как он тянется за спину, достает что-то и протягивает вверх.
Даже отсюдова, даже при свете лун, я понимаю, что это.
Дневник моей ма.
У Дейви Прентисса — дневник моей ма.
2
НОГА НА ШЕЕ
[Тодд]
Наступило следующее утро, и у подножия колокольной башни быстро и шумно возвели дощатую сцену с микрофоном. Постепенно к ней подтягиваются мужчины Нью-Прентисстауна.
— Что происходит? — спрашиваю я, выглядывая наружу.
— А ты как думаешь? — говорит мэр Леджер, сидя в своем темном углу и растирая виски. Его раскаленный металлический Шум визжит, точно бензопила. — Будут знакомиться с новым вожаком.
Мужчины почти ничего не говорят, лица у них бледные и мрачные, но мыслей, конечно, не угадаешь — без Шума-то! Впрочем, выглядят они опрятнее, чем жители моего родного города: волосы подстрижены, подбородки гладко выбриты, да и одежда получше. Многие из них круглы и румяны, как мэр Леджер.
Хейвен, видать, был славным местечком. Людям тут не приходилось гнуть спины каждый день, чтобы выжить.
Может, это их и размягчило.
Мэр Леджер фыркает, услышав мои мысли, но ничего не говорит.
По периметру площади выстраиваются люди мэра Прентисса с винтовками наперевес — они будут поддерживать порядок. Я вижу мистера Тейта, мистера Моргана и мистера О’Хару — мужчин, с которыми я рос, которых видел каждый день и считал простыми фермерами. Пока они не стали кое-кем другим.
Дейви Прентисса нигде не видно, и мой Шум при мысли о нем опять начинает клокотать.
Видимо, придя в себя, он спустился в долину той же дорогой и случайно нашел по пути мой рюкзак. Внутри оказались только тряпки и книжка.
Дневник моей ма.
Слова, которые она писала спецально для меня.
Писала, когда я родился. Перед самой смертью.
Перед тем, как ее убили.
Мой ненаглядный сын… клянусь, ты своими глазами увидишь, как жизнь в нашем мире наладится.
Эти слова читала мне Виола, потомушто я сам не мог…
А теперь они у гаденыша Дейви Прентисса…
— Очень тебя прошу, — цедит мэр Леджер сквозь стиснутые зубы, — будь так любезен, хотя бы попытайся…
Он умолкает и виновато глядит на меня.
— Прости, — повторят он уже в миллионный раз после того, как мистер Коллинз принес нам завтрак.
Не успев и слова вымолвить, я внезапно ощущаю ужасную боль в сердце, такую невыносимую печаль, что от неожиданности охаю.
И снова смотрю в окно.
