Ухмыльнувшись про себя, Данил подрулил к крыльцу.
В небольшом вестибюле Паша в компании с пожилым охранником
смотрел телевизор (в здешних патриархальных палестинах не было нужды пугать
входящих откормленными быками в камуфляже, свободно обходились пенсионером,
обученным, правда, обращению с кое-какими дозволенными здешними законами
средствами самообороны). На экране маячили старые знакомые — крикливые
«возняки» с флагами и плакатами, деликатно вытесняемые милицией с площади.
Вопли, визги, слюни, суетятся телеоператоры, пытаются гордо
реять когда-то осенявшие полицаев флаги…
— Ну, как там? — поинтересовался Данил.
— Тихо сегодня что-то, — сказал Паша. — Ни вывертов, ни
обиженных дамочек с мужскими причиндалами в штанах…
Данил громко хмыкнул, сообразив, о чем речь: пару месяцев
назад неутомимый Чемерет продемонстрировал по ОРТ самые что ни на есть
документальные кадры, наглядно повествующие, как «президентские опричники»
волокут в милицейскую машину хрупкую длинноволосую девушку, безжалостно заломив
ей за спину белы рученьки. Шум поднялся до небес, но вскоре выяснилось, что
изобиженная девушка была вовсе не девушкой, а длинноволосым японцем, увлеченно
кидавшим увесистые каменюги в парней из «Ястреба» (а такого поведения, как
известно, ни одна полиция мира демонстрантам не прощает и старается насовать в
ответ по сусалам). Увы, Чемерет прекрасно усвоил старую сентенцию насчет огня,
не имеющего ничего общего с дымом…
— Ладно, пошли, — сказал Данил, шагая к лестнице.
Паша догнал его и негромко сказал:
— Довнар здесь.
— Тоже неплохо. Приемничек мой импортный доставай-ка…
Большой японский транзистор, извлеченный Пашей из дорожной
сумки, лишь внешне выглядел мирным агрегатом, предназначенным якобы для
безмятежного слушанья музыки или последних известий. На деле же от него остался
лишь корпус, а замененные полностью потроха состояли из нескольких хитрых
приборов, порой в работе Данила просто-таки незаменимых. Стоила эта начинка не
менее иной новенькой иномарки, но затраты оправдывала с лихвой…
Бородатый капитан Ежи Довнар, скучавший в компании бутылки с
минералкой, хотел поприветствовать Данила со всей приязнью, но тот поднял руки:
— Посиди пока, кэп, профилактику сделаем… И привычно стал
нажимать кнопки. Стояла покойная тишина, в здании кроме них и вахтера, да еще
Веры, не было ни души — Данил по телефону попросил директора объявить выходной
в связи с известными печальными событиями. В основе сего решения, понятно,
лежали не эмоции, а простой расчет. Не хотелось, чтобы под ногами в первый же
день работы путались посторонние, сиречь персонал «Клейнода». Что ж, прав оказался,
неизвестно еще, как будет протекать теплая дружественная беседа с Верочкой, так
что лишние глаза и уши ни к чему…
Минут через десять он убедился, что в комнате нет ни одной
из тех крохотных штучек, с помощью коих иные тешат свое отнюдь не праздное
любопытство. Чтобы и дальше сохранить статус-кво (мало ли какую гадость могли
направить на окна издали), включил надежную глушилку и поставил мнимый
транзистор на подоконник. Только теперь, выполнив все необходимые формальности,
подошел и крепко тряхнул Довнару руку:
— Ну, здорово, кэп. Как Варшава?
— Скука, — кратко проинформировал Довнар. — Я так понимаю,
судя по твоим манипуляциям, у нас опять веселуха с половецкими плясками?
— Телепат ты мой водоплавающий… — фыркнул Данил, достал
загадочную монету и вручил старому другу:
— Напряги-ка пресловутое нумизматическое чутье и определи
мне этот гривенник… — Повернулся к Паше:
— Веру ты куда определил?
— Сидит в комнате отдыха. Странное у нее состояньице, знаешь
ли, — не вполне укладывается в однозначное понятие «убитая горем вдова»…
— Ага, и ты заметил, сокол? — осклабился Данил. — Вот что,
первым делом дай знать «кротам», что я у них в скором времени буду, а потом
покопайся в аптечке и выпои Верочке в стакане воды, подсунутом заботливой
рукой… так, что-нибудь не особенно сильное, но малость подавляющее и снимающее
тормоза… На твое усмотрение.
— Понял, — кратко ответствовал Паша и достал аптечку, где в
самых обычных пузырьках и стеклянных трубочках хранились не самые обычные
снадобья, ничуть не соответствовавшие надписям.
— Нет, с «кротами» свяжись сначала… — решительно сказал
Данил.
Налил себе минералки — горло, оказывается, успело
пересохнуть — и нетерпеливо уставился на изучавшего монету Довнара.
Капитан Ежи Довнар, младше Данила десятью годами, был в
некотором роде личностью исторической. Был он прапраправнуком поляка,
сосланного в Шантарск за какое-то из многочисленных восстаний (поляков
отчего-то некогда принято было ссылать главным образом в Шантарскую губернию,
где они из-за хронической нехватки грамотных великороссов частенько выходили в
чиновники, а один сто тридцать лет назад даже положил в оной губернии начало
пивоварению, основав первый в Восточной Сибири пивной завод). Дедушка и отец
Довнара (до тридцати одного года значившиеся во всех документах не Ежи, а
Георгием) стали речниками, а Жора, пренебрегая пресной водой, поступил в
питерскую (тогда еще, пардон, ленинградскую) Дзержинку и к своему тридцать
первому году был уже капитаном второго ранга, имея под командой эсминец с
классическим имечком «Стерегущий».
Блестящую карьеру кавторанга, весельчака, бабника и стойкого
консерватора сломал ГКЧП, представления о том не имея. Роковое кое для кого
восемнадцатое августа девяносто первого года застало эсминец на рейде
знаменитого черноморского города, не самого большого, но и не самого
маленького, куда Довнар пришел, эскортируя явившийся с дружественным визитом
учебный парусник военного флота одной латиноамериканской страны.
В тогдашней трехдневной неразберихе военно-морское ведомство
как-то забыло о «Стерегущем», приказов ему никто никаких не посылал, а потому
кавторанг действовал самостоятельно, опираясь исключительно на официальные
сообщения московского радио и позицию министра обороны. В девять часов утра
Довнар собрал на баке команду, произнес краткую, но образную речь, велел на
всякий случай расчехлить орудия, просемафорить флажками латиноамериканцам, что
они обязаны соблюдать нейтралитет, — а в десять минут десятого к берегу уже пошли
журавлиным клином мотоботы с десантом. Через четверть часа вооруженные
автоматами морячки Довнара, разбившись на мелкие группы, заняли в городе все,
что с военной точки зрения следовало занять. В чем их горячо поддержали сотни
полторы пенсионеров-ветеранов с красными бантами, а также вдрызг пьяный боцман
с «латиноса», загостившийся на берегу еще с вечера (в латиноамериканских
странах военные перевороты — дело житейское, прямо-таки будничное, и боцман
охотно примкнул к ветеранам, целые сутки искренне принимавшим его за испанского
коммуниста). Городские власти с превеликой охотой отстранились от руководства,
а городские демократы, числом четверо, ушли в подполье и сопротивления силам
реакции не оказывали (поначалу они, правда, строили феерические планы потопления
реакционного эсминца либо взятия его на абордаж, но потом как-то успокоились).
