— Ну, мне пора. Если объявится Ярышев, немедленно дай знать.
А в остальном… — Он помедлил пару секунд и решился:
— А в остальном — объявляю режим боевой тревоги. Лучше
пересолить, чем недосолить, все равно никто не узнает, и в случае чего смеяться
над нами будем лишь мы сами… И, бога ради, осторожнее, Лемке. Извини, но я уж
на правах старого другана… Что-то ты оживлен самую чуточку больше, чем следует,
что-то ты при звуке боевой трубы стал излишне бойко прядать ушами и рыть
копытом землю. Я ж тебя сто лет знаю, вот и вижу, что оживление не вполне
оправданное…
— Ты понимаешь, мне две недели назад стукнул полтинник…
— Понимаю, — сказал Данил. — Самому через пару месяцев
стукнет «последний-раз-сорок», а там и полтина грядет согласно законам природы
и арифметики. Потому я и говорю: оживлен ты, на мой взгляд, не вполне
нормально. Это опасный путь, Лемке, когда мужики-«полтинники» начинают со
страшной силой заваливать девочек, без нужды скрипеть мышцой и выкидывать
прочие номера, дабы доказать себе, что они еще ого-го…
— Тьфу ты, черт. Что, заметно?
— Заметно, Палыч, — сказал Данил. — «Синдром полтинника», уж
извини, я тебе диагностирую. Для постороннего глаза заметно, знаешь ли. Ты стал
чуточку другой…
— А может, ты не только мне пеняешь, но и себе заранее
делаешь предостережение в преддверии того же диагноза?
— А может, ты знаешь, — тихо сказал Данил. — Полтинник — это
все же рубеж, Палыч. Как между полковником и генералом, может, у меня синдром
как раз в брюзжании и выражается, пойми тут… В общем, не скрипи мышцой зря.
— Не буду, — серьезно пообещал Лемке.
— Вот и ладушки… Ну, всего тебе веселого! Пройдя несколько
шагов по тихой улочке, он ощутил легкий, мимолетный укол страха — страха
старости.
Все правильно, есть рубеж. И есть синдром. Кто-то начинает,
как Багловский, задирать подолы школьницам, кто-то, подобно Лемке, начинает
двигаться с нарочитой энергичностью, а кому-то, как, например, некоему
Черскому, начинает лезть в голову всякая тоскливо-лирическая чепуха: можно
вспомнить хотя бы, что ты, вопреки известной пословице, и дерева не посадил, и
дома не построил (зато спалил не менее полудюжины), произвел, правда, на свет
аж двух сынов, но все чаще начал призадумываться: что же от тебя останется на
этой грешной земле? Пригоршня юбилейных медалей, среди коих замешалась Красная
Звезда? Память о крутом волкодаве? Хоть парочка слезинок, которую Ларка в свое
время, будем надеяться, проронит? Желтеющие фотографии, на которых ты торчишь
за плечом Леонида Ильича Брежнева? Груда горелого железа в живописном ущелье —
все, что осталось от новейшего некогда вертолета?
Положительно, старость — это как раз и есть то состояние
души, когда ты начинаешь мучительно размышлять, каким будет итог… И что-то
навсегда останется недосказанным, прав классик.
Он тряхнул головой, отгоняя мимолетную тоску, прибавил шагу
— не забывая проверяться.
Но никто за ним не топал, и он, выйдя на оживленную улицу,
дождался нужного автобуса, с пересадкой добрался до места, где оставил машину.
Никто на нее за время отсутствия Данила не покусился.
Зато…
Едва вырулив со двора, он обнаружил позади неведомо откуда
выруливший красный «Фольксваген». Что называется, ежели вульгарно — здравствуй,
жопа, Новый год… Давно не виделись, знаете ли.
Объяснить эту встречу можно было одной-единственной
причиной: владельцы «Фольксвагена» как раз и были теми, что подсунул в машину
Климова «маячок».
Других объяснений попросту нет — нужно быть ясновидящим,
чтобы обнаружить в двухмиллионном городе ничуть не примечательную «жигулишку».
Впрочем… Есть и второй вариант. Хвост принадлежит серьезной
конторе, которая, потеряв Данила, немедленно бросила немаленькие силы, дабы
обнаружить машину с конкретным номером…
Нет, отпадает. Чересчур многих пришлось бы задействовать,
объявить общегородскую тревогу для определенных служб. А смысл? Нет,
нерационально.
Так что остается единственный вариант, первый…
Поскольку хвосты уже знали, на что он способен, Данил по
кратком размышлении отбросил игру в новичка-путника. Ехал, как нормальный,
знающий к тому же этот город с точки зрения шофера. Те, в «Фольксвагене», явно
слегка нервничали — старались держаться к нему поближе, чтобы не пойматься
второй раз на тот же финт.
Можно было и поиграть с ними, вот только стоило ли метать
бисер ради чисто морального удовлетворения? И Данил, соблюдая правила,
аккуратно ехал себе к особнячку. На проспекте Независимости, возле высоченного
Ильича, уже не было ни единого демонстранта, словно они сюда и не приходили
вовсе. Даже неизбежный мусор в виде обрывков плакатов и листовок успели убрать.
Покой и благолепие.
Ядерные отходы… или ядерные боеголовки… Что за чушь? От
военных традиционно можно ожидать всего, да и от политиков тоже, но причем тут
«Интеркрайт», «Клейнод», грядущая финансовая трансакция? Трансакция… Есть,
конечно, люди, которым она просто не нравится, а есть такие, что хотели бы
подставить ножку, сами влезть в дело… Зацепка? Да нет, никакая не зацепка, пока
четко не выявлена связь меж недоброжелателями и наездами здешней прессы…
Довнар сидел на прежнем месте, только вместо бутылки с
минеральной на столе красовалась полудюжина пива и блюдечко с крошечными
сушками.
— Докатился, — проворчал Данил, плюхаясь в кресло напротив и
откупоривая себе бутылочку. — К пиву — сушки? Эстет! А вобла где?
— Одичал в Европах, — виновато сказал Довнар. — Скоро приду
в норму… Пан Черский, ваше приказание выполнено. Багловский, подсуетившись,
отыскал рефрижератор, а я съездил в «Сигму» к Зваричу… Сюда же сплошь и рядом
гонят грузы из России в сопровождении нанятой вневедомственной охраны, вот я и
подрядил аж две легковушки, которым все равно возвращаться в Москву вхолостую.
Нормально договорились. Семеро орлов, три автомата, «Макар» у каждого. В случае
чего церемониться не станут, как и принято в наше суровое время, лупанут из
тарахтелок…
«Если это держава, никакие тарахтелки не помогут, — подумал
Данил. Впрочем, вот вам и случай кое-что проверить. Эти должны быстро понять:
тело отправляют в Москву не с бухты-барахты».
— А сам почему с ними не поехал?
— А прямого приказа не было, — сказал Довнар, почесав под
бородой. — Косвенные намеки я понимать не обязан.
— Черт с тобой, — сказал Данил. — Только сиди тихо и поперек
батьки суйся в пекло, лишь получив прямой приказ… Усек?
— Усек.
— Ладно. — Данил встал, прихватил едва начатую бутылешку
пива. — Я пойду поработаю…
Прихватил свободной рукой транзистор. Вышел, не спеша
поднялся на второй этаж, прошел в конец тихого коридора.
Две комнаты отдыха — обширные, с высокими потолками, как все
покои в этом здании эпохи архитектурных излишеств, — были обставлены отнюдь не
бедно, чтобы при нужде служить и гостиничными номерами для разных «випов», и
местом уединенного развлечения для таковых. Данил прекрасно знал от Климова,
что кое-кто из приближенных к главе «Клейнода» лиц использовал «отдыхалки» для
собственных амурных дел, но и не думал препятствовать, намекнув лишь в свое
время, чтобы тщательно убирали за собой и казенное добро не портили.
