В высоком заборе меж двумя небольшими магазинчиками был
неширокий проем издали его не видно, если не знаешь, и не поймешь заранее, что
он тут есть.
Пройдя в него, Данил нос к носу столкнулся с двумя крепкими
парнями, подпиравшими стенку. Молча посторонились, пропустили.
Он оказался на небольшом дворике, куда выходили крылечки
четырех магазинов — здешний торговый центр. Все они были закрыты на обед, но и
в другое время народу здесь ходило мало, так что конфиденциальность
гарантирована.
В дальнем конце, у широкого проезда меж двумя крохотными
складами, торчал еще один детинушка. А за маленьким крытым прилавочком, где по
воскресеньям приторговывали дарами огородов особенно оптимистичные местные
землеробы, сидел четвертый, примерно ровесник Данила, неторопливо покуривал.
Забреди сюда сторонний зритель, все было бы ясно издали: перед сидящим стояла
на расстеленной газетке бутылка портвейна с нехитрой закуской; забрался
подальше от жены дядько, чтобы без помех засосать отравы, а остальные, надо полагать,
ждут открытия которого-то магазина, примитивно, но действенно абсолютно
привычная картина, не способная вызвать ни малейших подозрений у аборигенов,
пусть неопытная молодежь, напялив темные очки и килограммовые цепи, картинно
сходится у сверкающих джипов…
— Здорово, Крук, — сказал Данил, обстоятельно устраиваясь на
потемневшей скамье.
— Здорово, Петрович, — сказал сидящий, по внешности
неотличимый от любого окрестного колхозника.
Он и в самом деле происходил из потомственных крестьян
глухой северо-западной окраины, где болот больше, чем твердой земли. И на свою
невидимую вершинку карабкался по-крестьянски неспешно, семь раз отмеряя, один
раз отрезая — потому и остался на прежнем месте в прежней роли, не в пример
торопливой городской молодежи, спешившей жить и потому пожить, собственно
говоря, и не успевшей… Ах, как зрелищно носились их навороченные тачки, как
хрустели баксы, засунутые в трусики стриптизеркам, как сверкало рыжье и млели
от зависти недотепистые! И где они теперь? А хитрый Крук, пролетарий от сохи,
живехонек — вот только определенно утерял прежний нюх…
— Отраву будешь?
— Я еще умом не поехал, — отмахнулся Данил.
— И правильно. Говорят, им маляры кисти моют. Но реквизитику
сейчас нарисуем… — Он взял раскупоренную бутылку, плеснул немного в стаканы,
так что образовалась классическая картина славянского заугольного застолья:
выпили по первой мужички, задымили, начали про жизнь…
— Давненько не виделись, — сказал Крук ради вежливого
вступления, приличествующего светской прелюдии.
— Давненько, — сказал Данил. — Тихо тут у вас, душа
радуется. А какие мы были моторные, Крук, лет несколько назад, как мы по этим
краям носились с пропеллером в заднице, какие дела крутили. Сейчас и не
поверят, пожалуй.
— Это точно. А главное-все обошлось и все живы, а кто не
жив, того и не жалко — был бы человеком, был бы и дальше жив…
— Золотые слова, — сказал Данил. — Интересно, Крук, я для
тебя человеком остался?
— Обижаешь, Петрович.
— А если вникнуть?
— Если вникнуть… — Крук взял оба стакана, легонько звякнул
ими друг о друга, поставил на место. — Если вникнуть, то извини меня, Петрович,
на сто кругов, но получается шероховатость… Парнишки жалуются, ты шумел в
Брацлаве. Бил там всех направо и налево, огнестрельным оружием пугал, налетевши
с бандой ляхов, да и ляхи-то у тебя твердые, против них особо не повоюешь…
Сначала решили, что какая-то гнида под тебя работала и твоим честным имечком
называлась, потом уточнили детальки, и вышло, что никакой это не самозванец, а
Данил Петрович Черский своей собственной персоной… Ты пойми, я не говорю
«нехорошо», я пока что говорю, что это мне насквозь непонятно. С чего бы вдруг
и почему? Ты ж не юный пионер, чтобы за людьми с пушкой гоняться… Коли уж сам
меня вызвал и сам пришел, объясни, где я тебе мозоль отдавил. Как полагается.
Опять же Мишу Ракуту нашли без признаков жизни организма. Упаси боже, я на тебя
не грешу, но находятся такие, что грешат… Молодые, конечно, резкие в мыслях и
поспешные в выводах. Но мне ж надо объяснять людям не на эмоциях, а на
понятиях…
— Изволь, — сказал Данил. — Только должен сразу
предупредить, что и мне может в голову прийти черт-те что… я, конечно, такие
глупости и не обсуждаю всерьез, но общая картинка, Крук, не из приятных… Едет,
понимаешь ли, чистенькая девочка из хорошей семьи на выходные в Брацлав,
проведать знакомых и съесть там польскую мороженка, а ее твои парнишки силком
венчают в шлюхи, отбирают паспорт, бритвой пугают, запирают в борделе… Моя
девочка, между прочим, в смысле — из моего филиальчика. И дело тут не в моих
обидах, а в том, что твои ребятки так обычно не поступают. Рискованно сторонних
этак вот затягивать, к чему, если и доброволочок полно? Прекрасно знают, для
каких таких кордебалетов их туда подряжают… Так-то, Крук. Я тебе не буду ее
называть, и фотографии у меня с собой нет. К чему? Ты ее в любом случае в глаза
не видел… а вот Миша Ракута видел, и без его санкции ребятки в самодеятельность
бы ни за что не ударились. Значит, варианты? Либо Миша твой оборзел вдали от
присмотра, либо дали ему конкретный заказ, либо… ну, третий вариант я и
обсчитывать не хочу, я ж тебя до сих пор уважаю…
— Умеешь ты, Черский, языком кружева плести… Сразу видно
человека с образованием.
— Так как?
— Ты в большой обиде?
— В большой, — сказал Данил. — Девочку ведь не просто так
припутали к борделю, не из вредности — у меня в филиале пошли непонятки, вот ее
и спровадили, чтобы подольше не рассказала. Это усугубляет… Потому что
получается неприглядно: тот, кто утворил такое с девочкой, определенно из тех,
кто под меня копает… Одна и та же рожа. Я ведь, Крук, сам по себе простой
карандаш, но деньги-то мне платят за цепную работенку… золотые «Паркеры». Оно
тебе надо?
— Дожили, — вздохнул Крук. — Друг на друга с кольями, как те
старорежимные холопы на меже…
— Жизнь заставляет, — сказал Данил. — Мне ж теперь
расхлебывать надо, с меня спросят…
— Ракуту вы… покритиковали?
— Ничего подобного, — сказал Данил. — Уж извини, не буду
долго распинаться, тебе что-то доказывая, — либо верь, либо нет. Но если бы
Мишу твоего положил я, так и сказал бы. Ни я тебя не боюсь, Крук, ни ты меня,
вилять тут нечего.
Мишу положили, чтобы он мне ненароком не рассказал то, что я
у него узнать хотел. А узнать я у него хотел одно: что за сука дала такой
заказ… Ходи, Крук, твои ход, однако. Тронул пешку — ходи…
— Я ему такого заказа не давал, — помолчав, сказал Крук. —
Тоже, знаешь ли, не буду распинаться… Либо-либо.
— Верю, — сказал Данил. — Что же, со стороны взял заказ твой
Мишаня?
— Как ни горько мне, Петрович, но должен честно сказать, что
так оно, судя по всему, и было.
— Концы нашел?
