Данил метнулся к нему и сгреб за глотку. Он ничего не мог с
собой сейчас поделать — и тряс Пацея, как крысу, крича ему в лицо:
— Это ты — КГБ? Ты, сука?! Ты сраная подметка, пешком под
стол ходил, когда… Это мы — КГБ СССР, это мы — имперские волки, и будем рвать
глотки, пока живы… Это ты нас остановишь, блядь?!
Опомнился наконец. Мотая головой, чтобы отогнать
мельтешившие перед глазами алые круги, сел на стул и едва попал в рот
сигаретой. Пацей, выждав немного, сказал не без вкрадчивости:
— Данила Петрович, я понимаю, каждый может сорваться… Но
будьте профессионалом… Хорошо?
— Хорошо, — отозвался Данил, почти спокойно, кривя рот.
Встал, присел над Пацеем на корточки и расстегнул ему рубаху сверху донизу. —
Вот с этим парнем, что все время молчит, мы когда-то долго ошивались южнее реки
Пяндж… Там был такой Мансур — дикарь, зверь, великолепный образчик зверя,
первобытного вождя племени. Но, кстати, он на свой манер воевал честно, он
творил с пленными жуткие вещи, но никогда не трогал тех, кто не воевал
непосредственно против него, женщин не обижал, штатских типа геологов или
врачей отпускал, лишь ухо отрезав или там палец — что с его стороны было
прямо-таки царской милостью… У нас была с ним хитрая партия, мы его убили в
конце концов, и еще три раза прихлопнули бы, но он был правильный враг…
Ладно, я отвлекся. В общем, Мансур не любил сдирать кожу с
человека вульгарно, «чулком», изобретателен был. — Данил достал зажигалку и
принялся, легонько касаясь кожи, водить по груди и животу майора. — Вот так
идут надрезы, потом так, следите за мыслью… кожа с человека сдирается, надо вам
сказать, легко, если имеешь сноровку… Представляете? Вы весь, от пояса до
глотки, покроетесь фестончиками кожи, я попытаюсь в точности воспроизвести
Мансуровы изыски… Будете похожи на новогодний фонарик знаете, такие пышные? Мы
найдем способ сделать так, чтобы вы не орали — или, по крайней мере, чтобы в
соседних квартирах ваше мычанье не расслышали… Я не ручаюсь, что вы не сойдете
с ума, когда увидите себя… Ну, а снадобья от болевого шока у меня есть. Хватит,
Пацей, кончились разговоры, началось зверство. Вы положили столько моих парней,
что я без малейшей брезгливости буду резать из вас арабески и узоры… А потом
будет поздно. Потом вас, такого, ни в коем случае нельзя будет оставлять в
живых. Да вы и сами будете просить, чтобы нас дорезали. Это не поэтическое
преувеличение, бывают ситуации, когда то, что от человека осталось, умоляет его
добить… Хватит разговоров. Могу гарантировать одно: вы никогда не попадете в
руки Батькиных спецслужб. Это я гарантирую. Пошел счет. После «нуля» меня не
останов ит никакая сила… Три, два, один…
— Подождите, — сказал Пацей, глядя ему в лицо и бледнея на
глазах.
…Лемке, отвернувшись от Данила, негромко сказал:
— А ведь прав, сукин кот. Мы ни за что не успеем раскачать
махину. И к президенту не прорвемся.
— А кто собрался к нему прорываться? — пожал плечами Данил.
— Уж не я, по крайней мере.
Пятнадцать человек, не считая нас с тобой, некоторое
количество транспортных средств, некоторое количество стволов… А кто сказал,
что этого недостаточно? Дивизия против нас, что ли?
— Это точно, — отозвался эхом Лемке с тем же блеском в
глазах, что давно уже настораживал Данила.
— Капитан, — сказал он, помолчав. — Я тебя умоляю, возьми
себя в руки. И быстрее.
— Я спокоен.
— Ты танцуешь, — сказал Данил, — В старые времена это именно
так и называлось.
— Кажется тебе.
— Нет. Капитан, соберись. Я в тебе не сомневаясь, но ты
танцуешь… А это хреновый симптомчик, чуть ли не та самая пресловутая печать на
челе. Ваську помнишь? А Хобота?
— Да ладно тебе, — сказал Лемке серьезно. — Я соберусь,
Данил, соберусь…
Давай командуй.
— Магазины еще не закрыты, — сказал Данил. — Нужно в темпе
достать хорошую фототехнику и, что здесь будет немного труднее, приличную
порнографию.
Смачную, цветную, замысловатую…
Глава 6
ВОЛКИ БЕГУТ МОЛЧА
СТОЛИЦА, 09.00
Милицейский генерал-майор вышел из подъезда привычной,
наработанной походкой: деловой и вместе с тем лишенной всякой суетливости.
Легонько, порядка ради одернул парадный китель. До черной «Волги» с особыми
номерами оставалось не более восьми шагов.
Пройти их генерал так и не смог. Неведомо откуда вынырнув,
курчавый негр вьюном пошел вокруг него в лихой пляске, чем-то напоминавшей
камаринскую, а частично и смахивавшей на здешнюю лявониху. Из одежды на нем
имелся лишь веревочный поясок, кое-как прикрывавший срам гирляндой банановой
кожуры правда, при особо азартных пируэтах кожура так и взметалась.
— Симба, бвана, симба! — самозабвенно орал негр. — Рамамба
хара мамбуру, мамбуру! Моя Ма-самба пляшет самбу!
Генерал был скорее ошарашен — никаких других чувств пока что
и не успел испытать. Свидетелей не было. Он растерянно покосился на водителя,
уверенный, что тот поспешит моментально восстановить общественный порядок и
субординацию, но водитель, такое впечатление, дремал, привалившись виском к
полуопущенному стеклу.
На самом деле он был вырублен коротким мастерским ударом и
должен был очнуться лишь через четверть часика. Знать этого генерал не мог — и
затоптался, ощущая некую обидную, пожалуй что, и унизительную чуточку не
правильность происходящего. С генералами, особенно милицейскими, так себя вести
не положено.
Негр, однако, плевал на субординацию — извивался всем
организмом, подлец, выкрикивая свои непонятные припевки.
Окончательно разъяриться генерал не успел. В мгновение ока
сорвав крышку с пластикового желтого ведерка, негр широко размахнулся — ив лицо
генералу, в грудь, в живот ударил вязкий густой поток кроваво-красного цвета,
невыносимо резко пахнущий свежей краской (каковой и являлся).
Ослеп генерал мгновенно. Фуражка слетела, он попробовал было
протереть глаза кулаками, но лишь усугубил этим ситуацию, взвыв от боли,
намертво сжав веки, под которые словно песок насыпали. Закричав, наконец, в
полный голос что-то непонятное ему самому, он не мог видеть, как негр опрометью
кинулся за угол, так и не испачкавшись в краске. Вскочил в гостеприимно
распахнутую для него дверцу «Москвича», прилег на заднее сиденье, чтобы никто
не узрел.
Глядя в потолок «Москвича», Франсуа Петрович Пормазов,
сугубый профессионал, осклабился в гнусно-довольной улыбке. Он снова сработал
чисто — в переносном смысле, конечно, никак не в прямом.
Поставьте себя на место путчистов, которых, если сосчитать,
довольно мало, которые сейчас под расстрельной статьей, которые, как положено
любому путчисту, себя не помнят от напряжения, а нервы напоминают предельно
натянутые гитарные струны, готовые пронзительно взвыть от легкого касания.
